Моя жена — ведьма. Дилогия
Шрифт:
– Анцифер, вы здесь?
– Здесь он. Только занят, – готовит обвинительную речь в твою честь, но с запасом ругательств у ангелов туговато, вот и переписывает уже в третий раз, – охотно пояснил чёрт, прогуливаясь по левому плечу.
– Он сумеет нас вытащить?
– Да о чём базар, Сергуня? Возьмёшь на ручки волчицу свою размалёванную, и скоростной экспресс мигом доставит вас домой. Только пёрышко для баланса вставить не забудь…
– Куда? – не уловив подвоха, спросил я. Фармазон ухмыльнулся и показал. Когда я сообразил, что руки связаны и остается только плюнуть в мерзавца, он уже, естественно, слинял… Наташа, всё так же молча, стояла рядом, и ночной ветерок чуть шевелил её волосы. Она полуприкрыла глаза, жадно втягивая ноздрями настоянный на цветах и травах воздух. Её грудь, едва прикрытая вышитой повязкой, вздымалась высоко и жарко, казалось, моя бесстрашная жена спешит
– Так я это… того… Только не плюйся! – Передо мной вновь материализовался Фармазон. Чёрт нервно дёргал чёрными крылышками и протестующе махал руками. – Что за моду взял в последнее время, а? Слова ему не скажи, прям верблюд какой-то, двугорбый…
– Анцифер не освободился? – перебил я.
– А что, его уже посадили?! – попробовал отшутиться нечистый, но, глянув мне в глаза, мгновенно переиграл ситуацию. – Ша, я был неправ, Циля ставит последние риторические вопросы и резво спешит к тебе на помощь. Как я понял, разрешение на «чудесное избавление» у вышестоящих серафимов он уже выбил. Всё законно, всё подписано, все печати собраны, так что самой злющей бюрократической вше зацепиться не за что. Можешь на радостях чмокнуть супругу, попрощаться с товарищами по несчастью и даже обхамить кого-нибудь перед отъездом…
– Постойте, – не сразу спохватился я, – а что же все эти люди… погибнут?
– Нет, пацифист хренов! – даже взорвался Фармазон, уперев руки в бока. – Циля их всех перетаскает… в вашу двухкомнатную квартирку в Петербурге! Ясен пень, разложат пацанов на алтаре и порежут, как курят, во славу Уицилопочтли. Знаешь, как это делается? А ты послушай, тебе, как члену Союза писателей, интересно будет. Четверо жрецов держат жертву за руки и за ноги, пока пятый артистически вспарывает каменным ножом грудную клетку слева, просовывает меж рёбер грязную руку с обломанными ногтями и вырывает еще бьющееся сердце! Домой приедешь – поэмку напиши! Видишь людей, там, внизу? Так вот, когда ты с благоверной отсюда смотаешься, недостающих двух будут выбирать именно из них. Кивни им, что ли, пусть пока жребий тянут. Да не бледней, Сергуня, ты же этого не увидишь… О, и Циля подошёл!
– Прошу прощения, задержался… – Рядом с чёртом появился его сияющий братец. – Сереженька, собирайтесь, нам пора.
– Я… не еду.
Наташа повернулась ко мне и мягко улыбнулась. Она не могла видеть Анцифера и Фармазона, это мои личные духи, но даже по обрывкам фраз поняла, в чём дело. В отличие от меня, Наташа всегда поражала каким-то необъяснимым бесстрашием. Ей было глубоко чихать, что с ней могут сделать, если именно от неё зависела хоть капелька справедливости в нашем несуразном мире. Она могла отбивать матерящегося пьяницу от милиционеров, снимать перепуганного котёнка с карниза пятого этажа, разнимать дерущихся первоклассников, ставить на место зарвавшихся «кавказцев» из коммерческих ларьков – словом, всё время лезла туда, куда я не пошёл бы под пистолетом. Что же она должна была ощущать сейчас, когда нас собирались казнить? Или, вернее, когда кроме нас в жертву обезумевшему богу войны намеревались вырвать горячие сердца ни в чём не повинных людей… У меня тоже такое было… один раз. Когда меня хотели сжечь вместе с Иваном-царевичем. Тогда Анцифер тоже предлагал бежать, а я почему-то не смог бросить своего случайного знакомого по тюремной камере. Казалось, это было так давно, а вот поди ж ты, как трогательно повторяются некоторые события…
– Что ты ему тут понарассказывал?! Что ты ему наплёл, змий-искуситель?! Я тебя спрашиваю! Говори, распутник, или я тебе собственноручно все рога поотшибаю!
– Какие все? У меня их всего-то два…
– Ты мне тут не увиливай! И на жалость меня не бери… «Всего-то два»… подумаешь! А то я не знаю! Ты мне скажи, чего ты тут Сергею Александровичу наплёл, чем ты ему уши занавесил, чего в голову вбил, что он теперь домой не едет?!
– Дык… его собачье дело! Да ты ведь сам всё время хотел из него великомученика сделать? Ну, вот и… получи в готовом виде…
– Ах… вот… ну и… ты… – едва ли не задохнулся от праведной ярости почти красный ангел. – Великомучениками, чтоб ты знал, становятся по собственной воле,
– Хвостик не тронь! Чё вцепился?! Хвостик мой его не устраивает… Я ж твой пуделячий парик неприличными словами не обзываю.
– Убью. Нет больше моего терпения. Пусть потом судят…
– Ребята, – наконец вмешался я, – кажется, мясники уже идут. Может, поможете чем, пока мы еще живые?
Анцифер и Фармазон замерли в причудливых хореографических позах – «добро» сверху, «зло» внизу. Одно душит другое, но последнее сопротивляется.
– Вы правы, Серёженька. Моя главная обязанность – не дать вам погибнуть! Минуточку, я что-нибудь придумаю…
– Колдовать тебе надо, Сергунь, – безапелляционно предложил чёрт, поправляя складки помятого балахона.
– Ни-ког-да! – проникновенно заявил светлый дух. – Колдовать на глазах у языческих идолов, прямо перед пришествием истинного Бога?! Только через мой труп!
– Угу… дождёшься от тебя, ангелы все бессмертны.
Откуда-то из глубин храма послышалась мрачная музыка. Глухие удары барабанов сопровождались хриплым рёвом труб и писклявым сипением мелкокалиберных дудочек. «Похоронный марш» Фредерика Шопена в этой какофонии угадывался с большим трудом. На моё плечо опустилась тяжелая незнакомая рука…
– Пойдем, теуль! Ты первый выпьешь почетную чашу смерти во славу великого Уицилопочтли. – Огромного роста жрец, абсолютно голый, но с ног до головы в золотых украшениях, резко развернул меня лицом к алтарю. Теперь я уже не сомневался, что это за каменный стол и для чего он служит. А так же кристально ясно понял, что помощи ждать неоткуда. Я обернулся к Наташе и подмигнул ей. Моя супруга облегчённо выдохнула и тоже ответила мне самым ободряющим взглядом: «Делай с ними что хочешь, милый, я не буду вмешиваться…» Вот и замечательно, если общество нуждается в героях, то на любой спрос всегда найдётся предложение. Пока четверо жрецов накидывали мне на запястья и щиколотки кожаные петли, я неторопливо, с расстановкой, начал первые строчки:
Мой прекрасный палач… Я сейчас непослушная жертва…(Анцифер протестующе распахнул рот, но Фармазон ловко пихнул туда подол одеяний белого ангела. Тот так и замер…)
Никакими тисками нельзя удержать мою страсть. Пусть безносая Смерть направляет горячее жерло – Есть другая и более, более высшая власть! Мой прекрасный палач… Что вы можете взять, кроме боли? Изощрённости женщин ещё не положен порог…В процессе чтения меня разложили на алтаре, и четверо маньяков, обливаясь слезами, повисли, распиная меня, как лабораторную лягушку. Здоровенный жрец, рыдая, поднял к побледневшей луне уродливый обсидиановый нож, а я читал, закрыв глаза и ни на что не отвлекаясь…
Мерно капает кровь, но поверьте, что, будь в моей воле, Я бы сам вам помог, сунув ногу в «испанский сапог». Мой прекрасный палач… Ваши сладостно-нежные руки Остужают огонь. Я готов на всё это, но лишь… Невозможно так долго кричать от тоски и разлуки, Ожидая разрыва горящих страданием мышц. Мой прекрасный палач… Моя вера, любовь и надежда. Почему нам четыре коротких, обрывочных дня Отпустила судьба? Если кожа ползёт, как одежда, Вниз с ободранных плеч и вконец обнажает меня… Мой прекрасный палач… Обозначив закат на рассвете, Мне осталось недолго в мучительном свете бродить. Головою отрубленной, падая, сладко отметить Роковой поцелуй на твоей вдохновенной груди…