Моя жизнь – борьба. Мемуары русской социалистки. 1897–1938
Шрифт:
Сразу же после моего приезда в Стокгольм давление на руководство Циммервальда с целью заставить его принять участие в Стокгольмской конференции или осудить ее началось снова. На заседании, проводившемся в начале июля, на котором присутствовали делегаты из Швеции, России и Германии, группа из трех представителей российских Советов предприняла еще одну попытку заручиться нашей поддержкой конференции. Хаасе от имени независимых политических деятелей Германии уведомил нас, что его партия намеревается участвовать в ней. Радек объявил, что большевики выйдут из Циммервальдского движения, если мы не отвергнем эту конференцию. Я снова стала настаивать на том, что, хотя я и буду бороться против участия в ней, только общее собрание нашего движения имеет право решать этот вопрос. Моя позиция получила поддержку, и мы призвали к тому, чтобы за пять дней до сбора Стокгольмской конференции состоялся съезд Циммервальдского движения. Если конференция в Стокгольме не состоится, то наш съезд должен состояться в любом случае.
Так как на протяжении всего лета наша и Стокгольмская конференция все время откладывались и откладывались из-за колебаний и неизбежных трудностей, разногласия
Задача Циммервальдской комиссии была особенно трудной на этот раз. К нашей пропаганде незамедлительного мира, основанной на согласованных действиях рабочего класса, теперь прибавилась дополнительная задача мобилизовать мнение рабочего класса всего мира в защиту русской революции. Решимость Керенского продолжать войну, продемонстрированная июльским наступлением, подавление деятельности большевиков после петроградского мятежа указывали на то, что поднялась волна контрреволюции. В выпущенном в это время манифесте мы указали на эту ситуацию и закончили манифест вопросом: «Убьет ли революция войну, или война убьет революцию?» Тот факт, что Циммервальдское движение было не просто движением за мир, но и имело определенные революционные цели, сделал работу его приверженцев в воюющих странах чрезвычайно опасной. В то время, когда мы вели подготовку к международному форуму, было также необходимо принимать меры предосторожности против шпионов и провокаторов. Это движение было нелегальным даже в Германии, где правящие классы в 1917 году с радостью приняли бы «мир без победы» из-за военных поражений, голода и боязни восстания на родине. О паспортах для делегатов не могло быть и речи. Они не только должны были приезжать в Стокгольм нелегально, но и подготовка к самой конференции должна была проходить в обстановке полнейшей секретности. Это усложнялось тем, что Стокгольм стал местом концентрации профессиональных шпионов, журналистов, а также туристов-пацифистов, которые приехали в Стокгольм, чтобы писать репортажи об этом форуме или присутствовать на нем. Так как созыв конференции становился все более и более неопределенным, все они жадно искали каких-нибудь сенсационных новостей, которые они могли бы послать или привезти домой. Деятельность подпольного Циммервальдского движения была известна и журналистам, и шпионам.
Наконец датой проведения конференции было назначено 5 сентября. К этому времени стало очевидно, что съезд социал-демократов никогда не состоится. И хотя его делегаты из главных европейских стран и некоторых нейтральных государств уже прибыли в Стокгольм, правительства стран-союзниц, включая Соединенные Штаты, отказались выдать паспорта, и делегаты из Германии и нейтральных стран были вынуждены возвратиться домой ни с чем. Действия британского правительства в этом деле поощрялись шовинизмом наиболее могущественных и консервативных профсоюзов. Профсоюз моряков, возглавляемый неистовым патриотом Хейвлоком Уилсоном, опубликовал заявления, осуждающие Макдональда и Хендерсона, а также конференцию в целом как «прогерманскую». Он запретил своим членам работать на кораблях, которые могли бы везти английских делегатов в Стокгольм.
За несколько дней до созыва нашей собственной конференции мы выпустили заявление, в котором указали на эти плоды сотрудничества социалистов с капиталистическими правительствами и призвали возвратиться к международной классовой борьбе и порвать с гражданским миром.
Именно в ходе этой подготовительной работы я окончательно вступила в большевистскую партию летом 1917 года.
Какими бы ни были мои личные разногласия с большевиками и мое мнение о некоторых большевистских вождях, в то время мне казалось – как и другим марксистам, которые никогда не были большевиками, – что спасение русской революции лежит в том направлении, которое они представляют. Революция не может остановиться с установлением буржуазной республики, и ситуация в России в переходные месяцы укрепила это убеждение. Только программа социальной революции, логическое развитие сил, приведенных в движение во время Мартовской революции, могли спасти страну от полного краха, который похоронил бы под своими руинами все надежды и стремления рабочих и крестьян. Разработка такой программы требовала сосредоточения на внутренних проблемах России, и для такого сосредоточения требовалось положить конец участию России в войне, которая, очевидно, велась ради целей, которые были чужды рабочим и крестьянам. Группа меньшевиков-интернационалистов и левые эсеры также поддерживали требование мира и земли для крестьян, но большевики с их лозунгом «Вся власть Советам!» казались единственной группой, программа которой предлагала немедленный ответ на контрреволюцию и на растущее требование «мира, хлеба и земли». Я не предвидела, что, добившись власти от имени этого лозунга, они за короткое время ликвидируют независимость Советов и установят над ними диктатуру партии.
Циммервальдская конференция начала свою работу 5 сентября, и ни до нее, ни во время нее ни единый намек на это собрание не просочился наружу. Несмотря на свои старания раздобыть новости, журналисты в Стокгольме не обращались ко мне, так как я давно уже приучила их к своему непреклонно враждебному отношению к различным интервью и публичности. На протяжении нескольких лет я выпускала бюллетень на разных языках, который распространялся по всему миру, и ни разу я не подписала статью, ни разу не упомянула себя. Моя осторожность была в основном вопросом самодисциплины, так как я по своей природе человек открытый и общительный, и она выросла из моей убежденности в том, что революционная воспитательная
Меня несколько озадачили два американских делегата. Один из них оказался источником и комического, и удивительного: Азиз, латыш из Бостона, представлял небольшую, недавно организованную группу под названием Лига социалистической пропаганды, в которую входили, главным образом, славяне, симпатизирующие большевикам, которые впоследствии стали ядром большевистской агитации среди социалистов в Соединенных Штатах. Другой делегат был заявлен как американский миллионер, радикал и пацифист, представляющий некую организацию под названием «Международное братство», о которой никто из нас никогда до этого не слышал. Его имя было Дж. Эдс Хоу, и позже я узнала, что он пользовался определенной известностью в Соединенных Штатах как эксцентричный «странствующий миллионер». Я до сих пор не знаю, как ему удалось стать делегатом на этом съезде известных и серьезных революционеров. После конференции он остался на некоторое время в Стокгольме, где снял небольшой зал и читал воскресные лекции собравшимся пацифистам и английским и американским туристам. На этих лекциях он щедрым жестом раздавал слушателям черствые кексы и фрукты. В то время он часто намекал на большие денежные суммы, которыми он намеревался одарить наше движение за мир.
Этот факт заставил некоторых наших товарищей относиться к нему серьезнее, чем он заслуживал. Однажды он зашел в мой офис и с видом заговорщика-благодетеля, субсидирующего дело международного значения, сунул мне в руку пять шведских крон. Позднее мы обнаружили, что от своей семьи он получал небольшой доход, достаточный для того, чтобы путешествовать по миру. Год спустя он появился в Москве.
Конференция, начавшаяся 5 сентября, продолжалась пять дней, во время которых никто посторонний даже не знал, что она ведет свою работу. Наша внутренняя ситуация была так же сложна, как и период, в который эта конференция проводилась. В это время на всех фронтах наблюдалась огромная напряженность, а в Германии начинался развал и голод. Русская революция была в большой опасности, а между членами Циммервальдского движения в России существовал серьезный раскол на тех, кто поддерживал немедленный захват власти большевиками, и тех, кто верил в то, что такая попытка со стороны небольшого меньшинства будет фатальной. Наша ответственность – и моя особенно – в этом деле была огромной ввиду того, что большая часть несущих ответственность большевистских вождей не смогла приехать на конференцию из-за серьезной и быстро развивающейся ситуации в России. С самого начала конференция разделилась на большинство, которое полностью одобряло предложение большевиков захватить власть, и меньшинство, которое возражало против их тактики. Словесные дуэли, которые возникали из-за этого разделения, между Аксельродом и другими меньшевиками, выступающими от имени меньшинства, и теми из нас, кто поддерживал Радека как представителя большевиков, для меня стали еще более трагическими из-за того, что я полностью понимала – даже при том, что я поддерживала его в принципе, – насколько беспринципны были методы Радека по сравнению с методами оппозиции. (После конференции мне суждено было получить другие доказательства этого.) Но даже хотя мы и презирали лично Радека и считали его вульгарным политиком, мы знали, что на карту поставлена судьба русской революции, а в этот момент эта революция была единственной искрой света на черном горизонте. Большинство делегатов решили, что члены Циммервальдского движения должны любой ценой поддержать борьбу российского авангарда.
Мы приняли решение, что самым эффективным способом продемонстрировать капиталистическому миру солидарность рабочих с их русскими товарищами и заново зажечь дух интернационализма станет всеобщая забастовка. Каждый из нас понимал ответственность, которую влекло за собой такое решение. Этим оружием часто угрожали, но никогда им не пользовались в военное время, и, если оно не станет абсолютно эффективным, оно, без сомнения, повлечет за собой жестокие преследования и даже смерть ответственных за нее людей в воюющих странах. Чтобы быть эффективной, она должна произойти одновременно во всех воюющих странах, так как если рабочие в какой-либо стране не смогут принять в ней участие, бастующие в противоположном лагере будут обвинены своими собственными правительствами как агенты врага, а сама всеобщая забастовка будет выглядеть как военный маневр, инспирированный военным ведомством врага. Ввиду того что делегаты из Англии, Франции и Италии не смогли приехать на конференцию, это решение должно было сохраняться в тайне, пока с ними не будут проведены консультации и не будет достигнуто общее соглашение. Если не соблюдать это условие, то те, кто присутствовал на конференции, станут жертвами самой беспощадной реакции в своих собственных странах, и наше движение будет практически уничтожено.
Чтобы защитить наши обсуждения и особенно резолюцию о всеобщей забастовке, на меня была возложена ответственность за принятие мер к тому, чтобы ни один экземпляр этого воззвания не был перевезен через границу ни одним из делегатов, возвращавшихся на свою родину. Я также должна была найти способ, с помощью которого наше воззвание можно было бы передать в те страны, которые не были представлены в Стокгольме. Как единогласно избранный секретарь комитета Циммервальдского движения, я была единственной ответственной за выполнение этой задачи.