Моя жизнь (Художник В. Садков)
Шрифт:
На следующий день я захватил с собой одеяло и расположился на ночлег.
Лишь только занялась заря, я услышал шорох крыльев. Это тетерев плавным полетом опустился вниз и сел на холме. За ним прилетели и другие.
Когда рассвело, я увидел целую стайку тетеревов, спокойно разгуливающих или неподвижно притихших на месте.
Вот один вдруг опустил голову, расправил крылья, поднял хвост и, засеменив лапками, бегом пустился по земле. Он притопывал быстро и шумно, бил крыльями, вертел хвостом и при этом издавал какой-то резкий гогочущий крик. За ним пустились в пляску и другие.
Все громче и громче становились и шум и крик, быстрее и быстрее вертелись тетерева в своей пляске, теснились, сбивались в кучу, перепрыгивали друг через друга.
Потом наступил перерыв. Усталые, одни присели, другие спокойно стояли или медленно расхаживали.
Отдых длился недолго. Скоро другой крылатый плясун увлек своих товарищей в новый танец.
Я лежал и наблюдал за ними до восхода солнца. За это время они по крайней мере раз двадцать пускались в пляс. А когда я вышел из засады, тетерева разбежались и улетели в разные стороны.
Весь май и июнь токовали степные тетерева. Позже я узнал, что они токуют не только весной, но и осенью, в период обильных кормов. Не раз приходилось мне видеть, как в ясные осенние дни они слетались на холм, чтобы повеселиться в танце.
Но самое интересное ждало меня впереди.
Летом 1883 года в Кербери, на ферме брата, у меня было около пятнадцати маленьких тетеревят — птенцов, высиженных курицей.
Им было всего лишь две недели, когда над Кербери пронесся ураган с холодным ветром и градом. Опасаясь, что птенцы погибнут от резкого похолодания, я принес весь выводок домой, на кухню, и выпустил их под чугунную плиту на железный лист, которым был обит пол. Клетку с курицей я поставил на небольшом расстоянии, в сторонке.
Через полчаса малыши согрелись, распушили перья, почистили свои крылышки и приняли совсем задорный вид.
К этому времени ветер уже разогнал тучи, в первый раз за весь день весело засияло солнце. Яркие его лучи упали на плиту, проскользнули и под плиту, где собрались в кучку птенцы. Казалось, что солнечный свет и тепло вызвали в них какое-то новое ощущение радости.
Один из малышей, не больше воробья, опустил свою голову почти до самого пола, поднял задорно шишечку, где со временем должен был вырасти хвост, растопырил крылья и стал так сильно топать розовыми ножками, что чудился звон маленьких литавр.
И что же?
Все, как один, тетеревята встрепенулись и начали громко отбивать маленькими лапками, прыгать, скакать, притопывать, в точности как взрослые тетерева на току весной, в пору любви.
Это продолжалось с минуту. Потом птенцы устали и присели для отдыха. Через полчаса снова началась пляска. Еще и еще раз возвращались тетеревята к своему танцу, особенно когда солнце выглядывало и они были сыты.
Скоро я обнаружил, что могу сам заставить птенцов токовать. Стоило мне забарабанить пальцами по железному листу, как они начинали танец.
Это повторялось в течение трех дней, пока я держал птенцов дома. Я показывал их искусство соседям. Несколько моих друзей, которые жили в отдаленных усадьбах, приехали ко мне на лошадях, чтобы посмотреть, как маленькие
Удивительно, что птенцы токовали совершенно так же, как и их родители, хотя ни разу не видели взрослых степных тетеревов. Мне кажется, что это было естественным выражением радости жизни, переполнявшей их маленькие тельца, — ритмичным, бурным. Какое-то чисто инстинктивное чувство подсказывало птенцам движение танца.
В те дни мы усердно принялись за обычную фермерскую работу: пахали, боронили, сеяли, строили стойла и сараи, ремонтировали дороги.
Одной из моих обязанностей было поддерживать ходули сохи — немудреное дело, потому что участок был низменный, сырой, не загроможденный камнями, свободный от корней.
Поддерживая обеими руками соху с упряжкой, соединяющей цугом лошадей, я передвигался без устали с одного конца поля на другой. И всегда сбоку или чаще всего позади нас было от пяти до двадцати черных иволг. Все время раздавалось их «крэк, крэк». А другие кружили над нами или же прыгали на расстоянии десяти шагов от меня — нетерпеливые, голодные, готовые обследовать каждый ком земли в поисках личинок, семян или другого корма.
А вдали, словно дым на горизонте, виднелась летящая стая их собратьев, и гомон птичьих голосов напоминал мне шум волн на далеком морском берегу.
Каждый из нас трудился в поле с рассвета до сумерек, а после этого мы еще были заняты и другими работами по хозяйству.
Ежедневно утром и вечером я доил трех коров. Это кажется легко, когда наблюдаешь, как доит десятилетняя девочка. Но как я страдал в первый месяц!
Мои руки болели целыми днями, а на заре, когда я просыпался от мычания коров, руки сводило судорогой, и мне приходилось растирать их несколько минут, прежде чем я мог разогнуть пальцы.
И все-таки это были дни какой-то непрерывной радости.
Глава XIII
ПОЛЕВЫЕ ЗАМЕТКИ
В мае 1882 года в Кербери съехалось много родных, и мы, три брата, решили отправиться на поиски земли, чтобы получить дополнительный участок для посева пшеницы, овса и посадки картофеля.
Мы выехали на волах, потому что волы более выносливы, чем лошади, могут хорошо просуществовать на подножном корму. Таким образом, нам не надо было брать с собой овес. Это значительно облегчало наш груз.
Месячный запас продуктов и лагерное оборудование — вот все, что нам было нужно. Артур, как всегда, — за кучера и проводника, брат Вальтер — его помощник, а я — натуралист, совмещающий свою работу с обязанностями повара.
Направлялись мы к верховьям реки Ассинибуон. Лиса приветствовала нас лаем с ближнего холма. Кругом хлопотали птицы около своих гнезд. Маленький скунс забился в колею дороги, и мне пришлось помочь ему выбраться оттуда.
По пути нам встречались желтые суслики Ричардсона, живущие колониями, подобно луговым собачкам, и серые суслики Франклина, замечательные своим протяжным, очень музыкальным призывным криком.