Моя жизнь под землей (воспоминания спелеолога)

Кастере Норбер

На минуту муха присела на носок ботинка одного из присутствующих, почистила крылья, перепорхнула на камень и замерла неподвижно. Пока энтомолог приближал к ней согнутую корытцем руку, чтобы быстрым движением поймать ее, все затаили дыхание, а направленные в одну точку взгляды, казалось, хотели пригвоздить насекомое к месту. Наступила торжественная минута. Сидящие в нескольких шагах рабочие прекратили свое занятие и тоже следили за развитием событий. Поистине можно было бы услышать полет мухи! Фокстерьер, заинтригованный всеми этими маневрами, следил за движениями ловца, навострив уши и наморщив лоб, с большим интересом, увы, даже со слишком большим интересом, так как

внезапно разразилась катастрофа.

Эта шавка, паршивая собачонка, ревнуя к вниманию, уделенному не ей, выпрямилась, как змея, чавкнула, схватила драгоценную муху, с гордостью ее проглотила и выразила полнейшее удовлетворение, завиляв обрубком хвоста, счастливая своим успехом!

Все были ужасно расстроены. Вот как получилось, что ни в коллекции графа Сен-Пьера, ни в коллекции моего друга нет мухи с синей головой!

В апреле 1924 года, за несколько дней до моей научной поездки в Англию, я зашел в Инициативный синдикат Тулузы посмотреть расписание поездов Париж — Гавр и пароходов Гавр — Саутгемптон.

Как только я вошел, мое внимание привлекли странная мимика и интонации какого-то англичанина, тщетно пытавшегося заставить понять себя одну из служащих, испуганно выглядывавшую из своего окошечка. Она была совершенно растеряна от неожиданной просьбы странного путешественника, который, очень слабо владея нашим языком, медленно повторял одну и ту же фразу, заставившую меня насторожиться.

— Я хочу видеть колдуна, — говорил он упрямо с неподражаемым акцентом.

— Какого колдуна? — спрашивала опешившая молоденькая служащая.

— Колдуна из пещеры, — подтвердил англичанин, ища на лице своей собеседницы каких-нибудь проблесков понимания. Но, поскольку долгожданных проблесков не появлялось, скорее наоборот, он вновь повторял свою просьбу в уверенности, что рано или поздно его поймут.

Я подошел, очень гордый своей проницательностью и уверенный, что путешественник будет меня благословлять за мое вмешательство и помощь, и спросил:

— Вы хотите видеть танцующего колдуна из грота Трех Братьев?

Даже не благословение, а настоящий рев обрушил на меня удивительный путешественник, стремительно повернувшись в мою сторону.

— О! Йес, Трех Братьев! — в экстазе повторял он.

По-видимому, я угадал. Этот англичанин, помешанный на первобытной истории, как и многие британцы, добрался до Тулузы сначала пароходом, потом на поезде и собрался провести свой отпуск во Франции, чтобы осмотреть достопримечательности доисторических пиренейских гротов.

Через четверть часа мы уже вместе с ним были у графа Бегуена, которому принадлежала пещера Трех Братьев, а на следующий день майор Арчибальд Комбер из Королевских воздушных сил восторгался рисунками арьежской пещеры и среди них ставшим знаменитым в анналах первобытной магии и искусства изображением мадленского колдуна.

Несколько дней я водил моего нового друга по нашим прекрасным пещерам, а на следующей неделе он уже был моим гидом на улицах и в музеях Лондона. В течение многих лет майор Комбер приезжал навестить меня в Пиренеях, где предавался ловле форели и посещениям доисторических гротов… Но это уже совсем другая история, как говорил Киплинг.

Однажды около 1930 года, разъезжая на велосипеде в постоянных поисках пещер по окрестностям селения Монтеспан, я подъехал к копавшему землю крестьянину и спросил, не известны ли ему какие-нибудь пещеры, естественные колодцы или трещины в находящихся поблизости скалах. Он мне тут же сообщил о соседнем гроте Монтеспан. Когда я сказал, что эту пещеру знаю давно, а мне хотелось бы найти другие, он спросил, не я

ли случайно Норбер Кастере.

Получив утвердительный ответ, он сложил руки на рукоятке лопаты и начал с любопытством меня рассматривать.

— Значит, это вы открыли и исследовали наш грот в 1923 году?

Вновь получив утвердительный ответ, он смерил меня взглядом с головы до ног.

— Тогда извините, очень странно, что вы разъезжаете на велосипеде, — сказал он.

— Почему же? — спросил я с удивлением. Но по резкому и даже несколько враждебному тону его неожиданного замечания я уже понял, куда он гнет. Мой ответ вызвал то самое заявление, которого я от него ожидал.

— Продав статуи из пещеры в Америку за десять тысяч долларов, я думаю, можно было бы обзавестись неплохим автомобилем.

Я начал ему со смехом объяснять, а затем изо всех сил доказывать, что открытые мной скульптуры медведя и львов сделаны из глины и их невозможно переправить куда-либо, что они все еще находятся в пещере, и, кроме того, еще в 1923 году я первый просил, чтобы их объявили национальными историческими памятниками. Однако я вскоре понял тщетность моих попыток убедить собеседника. Мне пришлось смириться с тем, что в глазах этого корыстолюбивого крестьянина я навсегда останусь искателем сокровищ, занимающимся их перепродажей, и утешиться мыслью, что мой уважаемый коллега по первобытной истории граф Сен-Пьер тоже слыл человеком, продавшим за большие деньги и тоже в Америку статуэтку из мамонтовой кости, известную под названием Леспюгская Венера, которую знаменитый ученый открыл в 1922 году в пещере Леспюг, неподалеку от Монтеспана, и которую он великодушно передал в дар музею в Сен-Жермене.

Чтобы покончить с "темными историями" этой главы, но, разумеется, не исчерпав эту неисчерпаемую тему, расскажу еще последний анекдотический случай, имеющий одно единственное достоинство, что он заставит нас подняться из подземного мира, в который читатель все время погружался на страницах этой книги, и вновь вернуться на поверхность земли.

Эта история о лифте, или о подъемнике. В марте 1946 года меня пригласили приехать в Париж прочесть лекцию, и я не без колебаний и страха спустился в гигантское, запутанное подземелье, переполненное всяческими ловушками, каким является метро. Будучи истым провинциалом, живущим на опушке леса в общении с природой, в восьмистах километрах от столицы, куда приезжаю лишь изредка, я опасаюсь этой колоссальной мышеловки, где многочисленные западни вроде дверок, открывающихся только в одну сторону, автоматически захлопывающихся дверей и всяких механических лестниц превращают подземные коридоры в подобие аттракционов Луна-Парка, в которых, суетясь и толкаясь, циркулируют тысячи несчастных человеческих существ, снующих, спешащих и сдавленных со всех сторон.

Заняв наконец место в одном из поездов метро, стоя в углу вагона, куда меня загнала и зажала толпа, я обдумывал, как лучше использовать время и как утрясти расписание, оказавшееся очень неудобным: в девятнадцать часов тридцать минут у меня был назначен обед со спелеологами у одного друга, а в двадцать один час — лекция в зале Плейль на другом конце Парижа. Надеясь преодолеть все препятствия и избежать ошибок в маршруте, которые могли бы задержать меня и заставить опоздать на трапезу и беседу, я внимательно следил за проезжаемыми станциями, названия которых понятны парижанам, но мало дают для понимания топографии города приезжему. Я едва успеваю бросать рассеянные взгляды на целые километры мрачных и неживописных туннелей, по которым быстро мчался, покачиваясь на рельсах, наш ярко освещенный поезд.