Моя жизнь со Старцем Иосифом
Шрифт:
В другой раз я ощутил присутствие Божие рядом с собой, хотя и не видел Его. Тогда я почувствовал нечто неописуемое: некое рачение неизреченное, некую любовь. Как мать, потерявшая свое дитя и затем нашедшая его. Ты не можешь удержаться, падаешь ниц. Если бы это продолжалось больше одной-двух минут, я бы умер. Это невозможно вынести. Я умер бы от большой любви, горящей внутри, от сладости, блаженства, от большого рачения ко Христу. Падаешь ниц и ничего иного не говоришь, кроме „спаси мя!“ Ибо умрешь, если это продлится еще немного. Продлись это три минуты — и человек отдаст Богу душу от большого рачения ко Христу, от большой любви.
Когда это отступило, около трех часов говорилась
Когда мы жили со Старцем Иосифом, а также в первые годы после его преставления, мы совершали молитву многие часы и Бог нам давал обильную благодать, по молитвам Старца. Я совершал молитву шесть-восемь, а иногда и десять часов стоя. Порой ко мне подступала сильная усталость и я чувствовал себя плохо. Временами приходило нерадение. Тогда я говорил себе: „Ты не болен, ты накормлен, напоен. Так подвизайся теперь! Умри здесь, на молитве“. Я не отступал. И спустя какое-то время приходило такое утешение, такой мир и блаженство, что, казалось, я не касаюсь земли. И так длилось часа четыре, и эти часы были как десять минут. Бог мне давал много благодати».
* * *
Вот что еще рассказывал нам отец Харалампий: «Это было за год до преставления Старца. Однажды ночью, когда я совершал сердечную молитву со вдохом и выдохом, со мной случилось нечто удивительное. При чтении Иисусовой молитвы возникло состояние, которое я не могу описать словами. Внезапно мой ум вошел в сердце. И ум, сердце и молитва стали одним. Я не ощущал, где нахожусь. Только молитва говорилась в сердце. И я чувствовал большую сладость и неизреченное блаженство. Я не знаю, сколько времени это продолжалось. Когда я пришел в себя, я плакал и чувствовал невыразимый мир и сладость. Пошел я к Старцу.
— Старче, со мной произошло нечто.
— Что произошло?
— Когда я молился, мой ум внезапно затворился в сердце. Я не знал, есть ли иной мир, есть ли что-нибудь еще.
И я описал ему это благодатное состояние. Тогда Старец сказал мне:
— И со мной такое было. После этого я затворился в тесной келейке, в которой едва помещался, и прожил там целый год. То, что ты ощутил, что пережил, постарайся сохранить и не потерять.
Это состояние продолжалось у меня около семи месяцев. Ум на два-три часа затворялся в сердце. Затем я приходил в себя, но весь следующий день у меня была очень сильная молитва. Я так полюбил эту молитву, что не хотел разговаривать. Я не говорил праздных слов, ни с кем не разговаривал. С большим затруднением, только при крайней необходимости я что-то говорил. Таким внимательным я был в те месяцы благодаря этому состоянию.
Лишь только я просыпался, моя мысль была о том, когда наступит вечер и я опять обрету это состояние, подвизаясь в молитве. Если какой-нибудь ночью я его не обретал, я подвизался и обретал его на вторую или на третью ночь. Обычно это состояние у меня бывало раза два в неделю.
Когда я получал эту молитву на бдении, то испытывал днем такую сладость, что не обращал внимания на тяжелый дневной труд. Мне хотелось, чтобы все отдыхали, а работал только я один. Я просто летал. Силы мои, и душевные и телесные, не удваивались, а удесятерялись. Мне было все равно, чем занимаются братья. Я шел на трапезу и не видел, что едят, не слышал, что говорят. Я ел, а ум мой был занят молитвой.
Ум, сердце и слова молитвы соединяются, как это написано в „Умном делании“. [164] Я ничего не чувствовал:
164
Имеется в виду книга «Умное делание (О молитве Иисусовой)» Сб. поучений Святых отцов и опытных его делателей. Сост. игумен Валаамского монастыря Харитон. О. Харалампий ссылается здесь на греческий перевод этой книги.
— Старче, — сказал я, — я от молитвы не могу спать.
— Готовься взвалить ношу на свои плечи, — ответил он мне, — как видно, скоро я уйду, и Бог подготавливает тебя, чтобы ты все вынес.
Когда Старец преставился, мне по-прежнему нередко случалось обретать молитву три, а то и шесть раз в неделю, и из-за этого я даже не мог спать. Иногда, размышляя об этой молитве, я думал о том, чтобы оставить священство и уйти, скрыться куда-нибудь, где меня никто не будет видеть. И я плакал и говорил: „Боже мой! Зачем мне священный сан? Сидел бы я где-нибудь и молился и никого бы не видел“. Так я говорил, размышляя о пещерах подвижников, размышляя об этой молитве, которая у меня была и которую я потерял затем из-за многих попечений».
И говоря это, отец Харалампий сильно плакал.
* * *
В последний день жизни Старца, когда отец Харалампий сделал ему поклон, чтобы идти безмолвствовать в свою келлию, Старец ему сказал:
— Подойди ко мне. Отсеки попечения. Ты меня слышишь?
— Буди благословенно, Старче, — ответил отец Харалампий и пошел к себе. Лишь только он сделал десять шагов, Старец вновь позвал его.
— Отец!
Тот подбежал.
— Ты слышал, что я тебе сказал? Отсеки попечения.
— Буди благословенно, Старче, — ответил он и пошел. Отошел он шагов на пятнадцать, а Старец его зовет опять.
— Отец!
Тот подбежал опять.
— Ты слышал, что я тебе сказал? Я тебе сказал, чтобы ты отсек попечения.
— Буди благословенно, Старче.
— Не забудь отсечь попечения, говорю тебе.
Позднее, всякий раз, когда отец Харалампий это вспоминал, он плакал: «Он мне сказал это трижды. Когда у меня начались попечения, сколько раз мне приходили на ум эти его слова. Что тебе сказать? Какие благодатные слезы я потерял из-за этих попечений! Из-за забот, которые мне пришлось на себя взвалить, я оказался по уши в хлопотах: устраивать сад, огород, стены… А когда жил Старец, в последний его год у меня было такое благодатное состояние, которое не описать».
Отец Арсений
Старец Арсений был очень простодушным, добрым и чистосердечным человеком. Будучи на десять лет старше Старца Иосифа, он слушался его, как делал бы это малый ребенок. В нашей общине он был живым примером послушания и незлобия. Он ни разу не ослушался и не огорчил Старца. До самой старости он оказывал послушание, слепое послушание. Он и трудился с детской непосредственностью.
Однажды мы устраивали иконостас в нашей церковке Честного Иоанна Предтечи, и пришел мой брат, по профессии столяр.