Мозаика чувств

Ларсин Рам

Но рав был недоволен. Приблизившись к Илье, он раздраженно сказал:

– Вам нельзя оставаться здесь. Эта молния… Вы уже накликали беду на нашу голову!

Тут входная дверь с шумом распахнулась, впустив двух мужчин в черных пальто и таких же шляпах, а за ними – старушку с красным зонтом, которой они не давали пройти, говоря:

– Тут молятся только мужчины!

– Братья Луэль! – приветствовал их рав. – Вот и будет

у нас миньян. – И подойдя, сказал женщине. – Я вас знаю, вы – Хая, приходите сюда молиться почти каждый день. Но поймите – здесь вам нельзя быть!

Та пыталась защищаться:

– Там, наверху, где место для нас, все завалено досками!

– Мы скоро начнем ремонт! – объявил рав. – А теперь уходите! И вы тоже! – протянул он руку к Илье.

– Я только закончу с мозаикой! – отозвался тот.

– Нет! – уже почти кричал рав. – Это должен делать верующий еврей! – и его поддержали голоса остальных. – Ведь эту арфу дал царю Давиду Элоким!

– Вот-вот! – уже не владея собой, взорвался Илья. – Давид и его сын Соломон были последними великими людьми, с которыми общался бог. А потом он отдалился от нас, жалких, лживых, думающих только о собственной выгоде!

Тут снова раздался мощный удар грома, а после него – дрожащий фальцет старого Овадии:

– Ребе, пусть они останутся! Вокруг гроза, дождь!

– Ничего! – впервые возразил ему тот. – Дождь – это благословение неба!

– Идемте отсюда! – в каком-то остервенении крикнул Илья плачущей женщине и потянул ее за собой.

Они были сразу схвачены беснующейся тьмой, где бушевал ветер, хлестали холодные струи ливня и путь терялся под гаснущими фонарями.

– Здесь недалеко… дом моей подруги! – кричал Илья, ведя Хаю к машине, и вдруг почувствовал, что она отталкивает его от себя.

– Что, что? – спрашивал он и еле разобрал слова, полные ужаса:

– Ты говорил в бейт-кнессете такое… мы оба погибнем… потому что ты… идешь дорогой грешника!

И, вырвавшись, она пропала в темной ночи.

Тогда Илью тоже пронзил страх – не за себя, за ту, что, наверное, корчится сейчас от громовых ударов. «А что, если я неправ? – билось в его истерзанном мозгу. – Ведь все еще можно изменить. Просто вернуться туда, к этим маленьким людям!»

И тут яркая вспышка молнии осветила под гнущимся деревом старую женщину, которая сжалась в отчаянный комок и, казалось, погибала в злобном хаосе бури.

– А! – как безумный захохотал Илья. –

Значит, нет другой дороги!

Он втянул Хаю в машину, и через пять минут перед ними возникли окна знакомого дома, неожиданно открытые настежь и залитые светом. Толкнув дверь, тоже почему-то не запертую, Илья застыл на пороге, пораженный. Там, в ярко освещенной комнате Рина срывала со стен одеяла, простыни – все, что спасало ее от грохота самолетов.

– Что здесь происходит? – сдавленным голосом произнес он.

Она повернула к нему светлое возбужденное лицо с сияющими янтарными глазами:

– Снимаю со стен всякую дрянь!

– Почему?

– У нас праздник! Аэробус не прилетел!

– Как это? – чуть ли не заикаясь, спросил Илья.

Гостья, стряхивая с себя капли дождя, подтвердила:

– В новостях говорили, что этот самолет больше не будет летать.

– Господи! – всплеснула руками Рина. Присутствие незнакомой женщины не позволило ей броситься на шею Илье, и она только пригладила его растрепанную мокрую косичку:

– Это просто чудо, правда?

Илья молчал, рассеянно улыбаясь…

Прощание

Роман

Летний день словно хрустальный бокал, наполненный щедрым богом, солнечные лучи пронзают ветви сосен, небо невинно-голубое, как глаза Шош, которую Рони, храмая, носит на плечах, улыбка Лиат, придерживающей от ветра юбку под пристальным взглядом Седого, яркие пятна цветов, женщина пеленает ребенка, целуя его в бунтующие ягодицы, звуки вальса, заглушаемые томной восточной мелодией, вино кружит голову, Лиат, тихо говорит Седой, я иду на такое дело, откуда, может быть, нет возврата, но прежде я хочу просить о милости, которая в тебе, в твоем теле, я жил этим много лет, ты не можешь не знать, да и Рони знает, правда, Рони? – и тот ясно смотрит на них сквозь сожженное лицо, будто через прорези своего подбитого танка, и долгое молчание, слезы медленно и беспрерывно текут из её глаз, печальных, как два черных солнца, внезапная тень облака и пророческий крик ворона, мысль о хрупкости бытия, щемящее предчувствие неизвестного, и багряный закат завершает этот день, прекрасный, словно хрустальный бокал, наполненный щедрым богом и выпитый до дна, до последней капли, – день этот, бесконечный и короткий как жизнь прошел и не будет вновь

Конец ознакомительного фрагмента.