Мозаика Парсифаля
Шрифт:
– Извините, но я ничего не покупаю. Следуйте директиве и избегайте меня.
– Не глупите. Вы же пока не знаете, что я могу предложить. Невероятные события происходят в совершенно неожиданных местах. Союзники становятся врагами, враги – друзьями. Персидский залив полыхает пламенем, а вся Африка бродит по кругу, причем – в противоположных направлениях, между странами Варшавского Договора существуют противоречия, о которых вы даже не догадываетесь. Вашингтон же тем временем разрабатывает десятки стратегических комбинаций, приносящих
– Зачем мне взбираться выше, если я выбрался из игры?
– Опять та же высокомерная глупость. Вы же сравнительно молодой человек, и вас просто так не отпустят.
– Они могут следить за мной, но удержать силой не способны. Единственно, чем мне пришлось пожертвовать уходя, так это пенсией.
– Примитивно, Майкл. Все знают, что у каждого из вас имеется банковский счет в удаленном, но вполне доступном месте – секретный специальный фонд, из которого вы оплачиваете услуги несуществующих агентов, покрываете расходы на несостоявшиеся поездки или на приобретение несуществующих документов. Уверен, что уже к тридцати пяти годам вы сумели обеспечить себе безбедную жизнь в отставке.
– Вы приукрашиваете как мои таланты, так и финансовое положение, – улыбнулся Хейвелок.
– Или вы, и это вероятнее всего, оставили весьма пространные записки, – продолжал француз, пропустив слова Майкла мимо ушей, – в которых излагаете некоторые секретные действия, или, если хотите, решения, – проливающие свет на определенные события или характеризующие отдельные личности. И эти записки, без сомнения, вне досягаемости тех, кто в них больше всего заинтересован.
Хейвелок перестал улыбаться, но Граве продолжал гнуть свое:
– Разумеется, мы не можем рассматривать эти записки как гарантию финансовой стабильности, но согласитесь – они повышают то, что называется «качеством жизни».
– Вы зря тратите время. Я действительно ушел с рынка. Если у вас есть по-настоящему ценные сведения, вы получите за них просимую сумму. Вам известно, к кому следует обращаться.
– Эти вечно напуганные неудачники, люди второго сорта. Ни один из них не имеет прямого доступа к… ну, скажем, местам, где принимаются решения.
– Теперь и я лишен доступа.
– Не верю. Вы единственный человек в Европе, который говорит напрямую с Энтони Мэттиасом.
– Оставьте его в покое. Да будет вам известно, я не беседовал с ним уже несколько месяцев. – Хейвелок неожиданно выпрямился и взглянул на француза. – Давайте поймаем такси и поедем в посольство. Я знаю там кое-кого. Могу представить вас атташе, работающему по высшему классу; скажу, что у вас есть товар, который я не могу приобрести за неимением средств и интереса. Заметано?
– Вы же прекрасно знаете, что я не
– Хорошо, хорошо. – Майкл повернулся к парапету и стал смотреть на воду. – В таком случае сообщите мне либо номер телефона, либо место для будущего контакта с нужным человеком. Я позвоню, и вы выслушаете мое предложение.
– Какую цель вы преследуете? К чему все эти шарады?
– Здесь нет никакой шарады. Как вы изволили заметить, мы давным-давно знаем друг друга. Я окажу вам услугу и тем самым, возможно, смогу убедить вас в своей искренности. Надеюсь, при случае вы сумеете убедить в ней и других. А может быть, сами проявите инициативу в этом направлении. Как вы относитесь к такому варианту?
Француз чуть перегнулся через парапет, слегка повернул голову и уставился на Хейвелока.
– Благодарю вас, Майкл, но я вынужден отказаться. Зная, на какие выходки способен сатана, я предпочитаю работать со знакомыми мне деятелями второго разбора и не водиться с новыми людьми, пусть даже самыми блестящими. Мне кажется, я вам верю. Продолжай вы работать, не стали бы передавать такой источник информации, даже первоклассному атташе. Я великолепно законспирирован, у меня безупречная репутация. Вам могли бы потребоваться мои услуги. Да, я верю вам.
– Теперь моя жизнь станет легче. Не храните ваши убеждения в тайне.
– А как насчет ваших оппонентов из КГБ? Будут ли они убеждены в вашей искренности?
– Вне всякого сомнения. Их агенты, полагаю, послали донесение на площадь Дзержинского еще до того, как я поставил последнюю подпись на бумагах об отставке.
– А если они решат, что это какая-то комбинация?
– Тогда тем более у них будут все резоны оставить меня в покое. Какой же идиот станет заглатывать отравленную приманку?
– В их распоряжении будет химия. Ведь все вы пользуетесь химикатами.
– Ничего нового я не могу им сообщить. Они все знают. То, что мне известно, претерпело изменения. Меньше всего меня должны опасаться мои враги, что самое забавное в этой истории. Из-за нескольких имен, которые я мог бы назвать, не стоит заваривать кашу. Тем более что не исключено возмездие.
– Но вы нанесли противнику существенный урон. Как насчет их уязвленного самолюбия? Жажда мщения, как вам известно, чувство вполне естественное.
– В данном случае максима неприменима. В части нанесенного урона мы равны. И опять же отмщение не принесет им практической пользы. Никто не станет убивать без цели и причины. Никто не примет на себя ответственность за возможные последствия. Звучит нелепо? Не так ли? Почти в духе викторианских времен. Поймите, мы полностью выходим из игры, когда перестаем работать. В этом, Граве, ирония нашей жизни и ее, если хотите, конечная бесполезность. Когда мы выходим из игры, нам становится безразлично. И нет причин кого-то ненавидеть. Тем более убивать.