Мозаика. Невыдуманные истории о времени и о себе

Ломтев Вадим Васильевич

Примерно таким Георгиевск оставался и до середины ХХ века, и лишь в послевоенные годы наметился прогресс: в городе появились асфальтированные дороги и тротуары, завершилась электрификация жилого сектора, к горожанам пришел газ, открылись новые дома культуры, кинотеатры.

Сегодня нельзя себе представить, как можно жить без централизованной канализации, без электричества. А ведь жили, и не считали это необычным делом. На нашу улицу и в дома большинства других жителей города свет провели лишь в 1947 году, да и то с большими ограничениями по мощности. Для освещения приходилось пользоваться свечами или керосиновыми лампами.

По всей длине обеих улиц, на которых я жил в разное время

в Георгиевске, были сточные канавы разных цветов: на улице Фрунзе – голубая из-за нечистот городской бани, на улице Анджиевского – черная от промышленных отходов, вытекающих с территории маслобойного завода. Об этих «уличных украшениях» сегодня уже вряд ли кто может вспомнить, но когда городские власти смогли убрать стоки под землю, вид улиц заметно облагородился.

Внешний вид города и быт горожан коренным образом изменился после завершения реконструкции водопровода. Вода в Георгиевске всегда была большой проблемой: город расположен на высоком холме, грунтовые воды находятся очень глубоко, и потому индивидуальных колодцев не было, а маломощная водокачка с потребностями города не справлялась. Централизовано вода подавалась только в краны общего пользования, стоящие на улицах, и вытекала из них тоненькой струйкой, переходящей иногда на капли. Чтобы набрать ведро воды, приходилось часами выстаивать в очереди или спускаться к Подкумку, а затем несколько километров тащить домой ведра с водой на коромысле.

Вода была большой ценностью, и поэтому в 50-е годы в жаркие летние дни в людных местах (на вокзале, на базаре, в парке) нередко можно было увидеть босоногих подростков, таскающих ведро с водой и кричащих изо всех сил: «Вода! Холодная вода! Три копейки досыта!». Воду берегли, ее собирали во время дождя, а потом, стараясь тщательно экономить, расходовали на бытовые нужды и поливку растений.

В Георгиевске летом, как правило, случаются жесточайшие засухи, и все, что весной пышно зеленеет и цветет, к концу лета катастрофически желтеет и под воздействием астраханских суховеев совершенно выгорает. К примеру, наш мальчишеский весенний футбол, в начале сезона проходивший вполне комфортно на пышном травяном ковре, очень скоро превращался в пыльное мероприятие: не было влаги, не было долгожданных дождей.

Ситуация коренным образом изменилась, когда в городе построили новую водокачку, и у горожан появилась возможность поливать свои растения. Георгиевск сразу же «расцвел» и утонул в зелени.

Во время моего недавнего приезда в Георгиевск в 2005 году я зашел на улицу Фрунзе, где прошло мое раннее детство, и совершенно не узнал ее: раньше это была довольно широкая (впрочем, как и большинство других в городе) улица, по которой мы беспрепятственно гоняли свой футбольный мяч. Теперь же улицы не стало: все пространство, кроме узкого проезда, было засажено фруктовыми или декоративными деревьями, цветами. Причем никто это богатство не охранял. Более того, обратив внимание на мою заинтересованность красивыми спелыми сливами, из соседнего дома вышел хозяин и порекомендовал попробовать другой сорт, как оказалось, еще более привлекательный.

Вот что означало изобилие воды в теплом климате – изобилие растительности.

Все это выглядело очень трогательно, но возник вопрос: «А где же теперь местной пацанве играть в футбол?».

Глава 2. Мои дедушки и бабушки, простые труженики, на которых вся страна и держится

Мое время было временем анкет. Кроме обычных «родился, учился, женился, работал…», в анкетных сведениях требовалось перечислить всех близких родственников и указать, был ли кто из них в оккупации, был ли кто осужден, проживание за границей,

их партийная принадлежность, участие в выборных органах и т.п. Были анкеты и попроще, но в любой была графа о социальном происхождении. Для меня всегда был проблемой заполнить эту графу. Мне было неясно, кто я. Рабочий? – Нет. Крестьянин? – Тоже нет. Приходилось писать неопределенно: «Из семьи служащего».

К моему стыду, я плохо знаю историю своих дедушек – бабушек.

Дед по материнской линии Николай Иванович Крулик жил в Жмеринке, в Винницкой области, что на Украине. Родом он был откуда-то из польских земель: только там и можно встретить панов Краликов, Круликовских и с созвучными фамилиями, а запрос о Круликах в интернете результатов мне никаких не дал.

Работал дед сцепщиком на железной дороге, получил небольшое увечье, после чего стал работать истопником у местного православного священника. Там он познакомился с молодой кухаркой Пелагеей Ивановной, женился на ней и вскоре у них родились дети: Николай, Таисия, Ирина (моя мама) и Оксана.

Жизнь и работу у священника бабушка всегда вспоминала с благоговением: она была очень набожной, и потребность в ежечасном соблюдении всех религиозных обрядов и обычаев сохранилась в ней до конца жизни. Особенно тепло она вспоминала о званых обедах в хозяйском доме. Приходил весь жмеринский "бомонд": городской голова, судья, кто-то из жандармов, банкиров и т.д., с женами, с детьми. Накормить по первому классу всю эту ораву было, конечно, непросто, но бабушка была настоящей кухонной мастерицей и с задачей, по ее рассказам, успешно справлялась.

Она могла высококлассно готовить все, что угодно: поросят и гусей, баклажаны и перцы, торты и печенье - все тайны украинской кухни, где поварское мастерство можно считать национальной чертой, были известны моей бабушке. Позднее, когда они с дедом стали жить с нами в Георгиевске, она еще долго, почти 7 лет, до весны 1955 года, удивляла нас разными вкусностями, сожалея только, что у нас нет русской печи, а в духовке, как она повторяла, готовить – только продукты переводить.

Бабушка мне запомнилась в непрерывных трудах: у плиты, в огороде, за штопаньем, за переборкой, или «перещипкой», птичьих перьев, и так весь день. Расслабиться бабушка себе позволяла только по православным праздникам: тогда из ее сокровенного сундука извлекалась праздничная одежда, и после переоблачения она торжественно отправлялась в церковь.

Единственным, что было трудно увязать с ее обликом доброго и ласкового человека, было ее крайне брезгливое отвращение к кошкам.

Чувство это, по рассказам деда, возникло у нее после трагедии, случившейся в пору ее молодости с их соседом: у того жил необычно большой кот, которого хозяин крепко любил и часто во время обеда усаживал рядом с собой за стол. Как-то к ним пришли гости, и кот был удален с привычного ему места, а за попытку нахально влезть за общий стол даже получил небольшую трепку. В эту же ночь разгневанный кот проник к спящему хозяину, вцепился ему в горло и перекусил сонную артерию. Соседа похоронили, а бабушка навек стала «кошконенавистницей».

Родители мои не были верующими, и к религиозным привязанностям своих знакомых и близких относились снисходительно. Впрочем, когда Федоровна, наша соседка и бабушкина подружка, тайком повела крестить мою старшую дочь, мама, узнав случайно об этом, бежала за ними через весь город, догнала и не позволила совершиться таинству.

В те времена (шел 1969 год) церковная администрация обязана была подавать «куда следует» поименные сведения обо всех участниках проводимых венчаний, крещений, причащений, отпеваний и других обрядов. Мама посчитала, что крестины внучки неблагоприятно повлияют на репутацию семьи.