Мозг ценою в миллиард
Шрифт:
За окнами вагона пошел снег.
— Эта зима, — сказал Харви, — самая кошмарная изо всех зим на моей памяти.
— Так кажется только с твоей полки, — сказал я.
Поезд тряхнуло и он снова остановился. Это была Вайниккала — пограничная финская станция.
В вагоне несколько пассажиров направились к выходу.
— Пойдем выпьем кофе, — предложил я Ньюбегину. — Мы простоим здесь минут двадцать, пока будут цеплять русский локомотив. Последнюю чашку настоящего кофе.
Харви не двинулся с места.
— Последняя чашка настоящего кофе, Харви, — повторил я. — Воспоминание на всю жизнь.
Харви ухмыльнулся и осторожно, чтобы не разбить яиц, надел пальто.
— Только без шуток, — предупредил он.
Я поднял руки
— Какие уж тут шутки, — сказал я, — когда кругом столько финнов.
Русский проводник поднял голову от печки и усмехнулся, когда Харви заговорил с ним по-русски и сказал, чтобы тот не уезжал без нас и что мы выпьем еще чая с московским печеньем.
— Зачем тебе чай и печенье? — спросил я. — Мы же прямым ходом направляемся в буфет.
— Тебе вовсе не обязательно пить этот чай, — сказал Харви. — Но старина немного подрабатывает на нем, чтобы иметь деньги на расходы в Финляндии.
— Похоже, он вполне неплохо подрабатывает, — заметил я, — если судить по бутылке джина, что была у него в руках.
— Это подарок, — сказал Харви. — Он сказал, что бутылку ему подарил кто-то из пассажиров.
Харви явно гордился тем, что говорил по-русски.
Мы выпили кофе в большом станционном буфете. Там было чисто, тепло и светло — та санитарная скандинавская атмосфера, которая так хорошо сочетается с пейзажем за окном, напоминающем рождественские открытки. Потом мы стояли на платформе под падающим снегом и следили за маневрами локомотива — огромной зеленой игрушки с ярко-красными колесами и красной звездой посередине. Он аккуратно принял состав, от которого уже отцепили финские вагоны.
— Что дальше? — спросил Харви.
— Скоро советская таможня. Сотрудники иммиграционной службы сядут в поезд, чтобы выполнить все формальности, пока мы будем ехать по приграничной зоне. В Выборге к поезду прицепят дизельный локомотив и несколько дополнительных вагонов местного сообщения, следующих в Ленинград.
— Значит, как только я войду в вагон, можно считать, что я устроился так же хорошо, как в самой России?
— Или так же плохо, как в самой России, — сказал я, поднимаясь по ступенькам.
— Плохо? — удивился Харви. — Что у тебя есть такого, чего не могут получить жители Ленинграда?
— Обратный билет в Хельсинки, если речь идет лично обо мне.
Харви толкнул меня под руку, но когда я собрался дать сдачи — так же игриво, как это делается в колледже, — он остановил меня.
— Осторожнее, — сказал он, — я — кормящая мать.
Харви думал, что я забыл о свертке у него под рубашкой, но я не забыл.
Дорога до Ленинграда была длинной. Дневной свет начал меркнуть. Снег все еще шел, и на фоне темнеющего неба снежинки казались очень светлыми. Харви снял пальто и забился в угол. Поезд еле тащился, останавливаясь и трогаясь снова через каждые десять метров, чтобы рабочие могли выполнить какие-то ремонтные работы, посыпать солью места вокруг стрелок и помахать флажками и лампами. Наконец мы остановились в лесу. Через большую, с футбольное поле, просеку тянулась ветка к полуразрушенному сараю и весам-платформе для грузовых составов. Вдоль противопожарной полосы между деревьями ехал большой черный советский автомобиль, осторожно огибая груды шпал и заросли кустов. В этом месте лесная дорога приближалась к железнодорожным путям метров на пятьдесят. Ближе автомобиль не смог подъехать и остановился.
— Итак, это — Россия, — сказал я Харви Ньюбегину.
Я включил настольную лампу, и в ее желтом свете наши лица отразились в окне.
— Ты уверен, — спросил Харви, — что на всем пути к Ленинграду не будет вагона-ресторана?
— Спроси у них, — махнул я рукой. — Ты же на дружеской ноге с русским начальством.
— Разве ты не собираешься напомнить, что это мой последний шанс? — полюбопытствовал Харви.
— Слишком поздно, — сказал я ему, — МВД уже здесь.
Я увидел их через полуоткрытую дверь. Они
— Ваши документы, — сказал сержант и козырнул. На них были куртки и рубашки цвета хаки, темные брюки и зеленые фуражки. Сержант мучительно долго изучал паспорт Харви, словно с трудом разбирая почерки и печати. Капитан протянул руку из-за его плеча и выхватил паспорт.
— Ньюбегин? — спросил он.
— Да, — сказал Харви.
— Следуете в Ленинград?
Харви кивнул.
— Пойдете со мной. Захватите вещи. — Капитан повернулся к двери. Сержант щелкнул пальцами, поторапливая Харви. Это выглядело не слишком дружелюбно.
— Я тоже пойду, — поднялся я с места.
Капитан повернулся лицом к купе.
— Вы останетесь в поезде. Мистер Ньюбегин поедет в Ленинград на машине. А вы останетесь в поезде. Приказ, который я получил, разъясняет это четко и ясно.
Сержант втолкнул меня в купе и задвинул дверь. Я услышал, как в коридоре капитан приказал сержанту не подходить близко к Ньюбегину. Очевидно, он не хотел подвергать яйца опасности. Поезд тронулся, проехал еще несколько метров и остановился. Я открыл окно как раз вовремя. Мужчина в капитанской форме спрыгнул на землю и помогал Харви с чемоданом. Между железнодорожными путями и дорогой было метров сорок, и расстояние до «Волги» оказалось изрядным. Ветровое стекло машины посерело от снега, но «дворники» расчистили на нем два блестящих черных треугольничка. За «Волгой» тянулось облачко темного удушливого выхлопного газа, говорящего о качестве русского бензина. Мне даже показалось, что я чувствую его запах через раскрытое окно. Мужчины двигались нарочито медленно, как атлеты при замедленной съемке. Харви оглянулся на меня и улыбнулся. Я прощально помахал ему рукой. Двое русских заторопили его к открытой дверце машины. Может быть, потому, что они шли по глубокому снегу, или потому, что были в тяжелой зимней одежде, двигались они с плавной балетной грацией. Харви снял пальто, взметнув вихрь свежего снега. За его спиной возник сержант, протянувший маленькую картонную коробку для яиц. Я обратил внимание, как пристально шофер «Волги» смотрит на поезд, словно видит его впервые и напуган необычным зрелищем. Скинув пальто, Харви снял пиджак, чтобы достать яйца. Ветер наполнил его рубашку, и она надулась, как парус, а лицо Харви сморш, илось из-за того, что ледяной ветер хлестал мелким снегом. Капитан засмеялся и жестом поторопил его, указывая на открытую дверь теплого автомобиля. Не знаю, что произошло в этот момент, но вдруг Харви — все еще без пиджака и в раздуваемой рубахе — побежал. Он бежал к поезду. Он двигался странными рывками, глубокий снег заставлял его высоко поднимать ноги, как лошадь, которую готовят к рысистым испытаниям. Харви взобрался по насыпи на рельсы, спотыкаясь и скользя по обледенелым шпалам и время от времени опираясь на пальцы правой руки. За ним тянулась цепочка маленьких красных муравьев. Он споткнулся, провалившись глубоко в снег, но снова поднялся и побежал странным дергающимся шагом, шарахаясь и петляя, падая и переворачиваясь в воздухе при падении, отталкиваясь от земли кончиками пальцев и затем выпрыгивая в полный рост, как игрушка «Джек-в-коробочке». Все свое умение Харви вложил в один этот нескончаемый танец. Испытанию подвергалось его умение балансировать, рассчитывать дистанцию, выдерживать темп и скорость, когда он прыгал, скользил и несся по глубокому снегу.
Сержант отбросил пустую коробку и встал в классическую позу стрелка, слегка согнув локоть. Его рука резко дергалась, когда он спускал курок. Харви пытался догнать поезд. Цепочка красных муравьев все тянулась за ним по снегу, и стало ясно, что это крошечные капли крови, разносимые ветром. Капитан высунулся из передней дверцы «Волги» и тоже стрелял в Харви из большого пистолета. Ему никак не удавалось прицелиться, потому что машина прыгала вверх-вниз по глыбам льда, старым шпалам и разному хламу, набросанному вдоль пути.