Можайский — 3: Саевич и другие
Шрифт:
Улыбка на губах Можайского стала шире:
— До определенной степени вы правы, Митрофан Андреевич: замысловатая дьявольщина! Но и дело мы имеем не с простым человеком, а… — улыбка сошла с губ его сиятельства, — с изобретательным мерзавцем, да еще и с таким, который находится в состоянии постоянного поиска. Барон — спортсмен, не забыли? И эта его страсть к спорту — из той же копилки характерных черт. Спорт для него во всем: в автомобилях, в лошадях, в хождении под парусом, в убийствах. А вот вопрос Сергея Ильича, — Можайский повернулся к Инихову, — действительно интересен: откуда у Кальберга было столько уверенности в том, что липовый убийца не выдаст его с потрохами? Лично я, господа, прямого ответа не вижу, а слишком уж фантазировать
Гесс:
— Нечто подобное мы уже видели. В случае с гимназистом, его братцем и студентами.
Чулицкий:
— Нет.
Гесс:
— Почему же — нет? Брат убил брата, а студенты…
— Вот именно, — перебил Вадима Арнольдовича Чулицкий, — брат убилбрата, а затем и сам покончил с собой. И все это не столько от страха перед Кальбергом, сколько от страха перед каторгой. Что бы и кто бы ни говорил, лично я стою на такой позиции! В случае же с фармацевтами человек, обвиненный в убийстве, каторги не испугался. Прекрасно зная, что уж он-то в убийстве точно не повинен, он, тем не менее, вину особенно и не оспаривал. Хотя и мог. Но — не оспаривал.
Гесс:
— Каторга, вскройся истинные мотивы его деятельности в аптеке, была ему и так обеспечена. Годом больше, годом меньше… какая разница? А вот что в его положении исправить было никак нельзя — это риск умереть и самому. Жизнь на каторге или смерть на воле: такой стоял перед ним выбор!
Чулицкий:
— Он мог и жизнь предпочесть, и отомстить, рассказав всю правду. Неужели, Вадим Арнольдович, вы полагаете, что Кальберг смог бы его достать и на каторге?
Гесс:
— На каторге — возможно, и нет. А вот в пересыльной тюрьме — очевидно, да.
Чулицкий пожал плечами и отвернулся.
Гесс тоже пожал плечами и замолчал.
Можайский подошел к Саевичу:
— Григорий Александрович! Оставим Гольнбека: чего-то мы, возможно, недопоняли, что-то, возможно, упустили, но суть интереса Кальберга, полагаю, вскрылась полностью. А дальше-то что было? С какими телами вы работали? И как часто?
Саевич закивал головой, показывая, что готов продолжить.
— Итак?
— После неудачи с телом Гольнбека, — заговорил фотограф, — точнее, неудачи на мой взгляд, прошло всего лишь несколько дней. Что-то около недели; может, чуть больше: кажется, я уже об этом говорил… Да: приблизительно через неделю барон позвал меня снова. И на этот раз тело, предоставленное мне, отнюдь не выглядело таким… таким обыденным что ли. Пусть Гольнбек и не совсем меня разочаровал, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что я увидел в покойницкой спустя неделю.
Саевич обвел нас взглядом.
— Даже боюсь предположить, — проворчал, воспользовавшись паузой, Чулицкий, — что на вас произвело такоевпечатление!
Саевич немедленно улыбнулся:
— Возможно, вы помните пожар, вспыхнувший на зимовавших в Большой Невке [160] судах. Тогда сгорело около дюжины этих посудин.
Чулицкий не успел ответить: его опередил Митрофан Андреевич:
— Девять сгорели полностью, три обгорели частично и были спасены. Да: я помню это происшествие у Черной речки. Пожар возник — по неустановленной причине — на порожнем судне купца Боровкина, быстро разросся и перекинулся на другие суда. К счастью, те тоже были без груза — впрочем, оно и понятно, — поэтому серьезных рисков при тушении пожара не возникло. Это совсем не то, что было в том же году: в порту, на таможенной площадке, когда загорелся сложенный на ней гарпиус [161] … Мало того, что ущерб простерся аж до полумиллиона рублей разом, так еще и пожар был настолько силен, а его тушение —
160
160 Обычная практика в то время, причем пожары на чаще всего оставленных без всякого присмотра судах и лодках происходили регулярно. Правда, обходилось, как правило, без жертв.
161
161 Канифоль.
162
162 Специально оборудованные пароходы пожарной команды Петербурга.
163
163 Митрофан Андреевич перечислил пожарные пароходы различных ведомств и обществ, принимавшие участие в тушении пожара на таможне. Специально оборудованные для тушения пожаров суда имелись не только у столичной пожарной команды.
— А вот на пожаре у Черной речки без жертв не обошлось!
Кирилов согласно кивнул:
— Да: один человек погиб, двое получили ожоги и были направлены в госпиталь… Подождите! Вы же не хотите сказать…
Теперь согласно кивнул Саевич:
— Хочу.
Михаил Фролович (кашлянув):
— Этого следовало ожидать…
Можайский (склонив голову к плечу):
— Ну, вот: добрались и до пожаров… ну-ка, ну-ка…
Саевич:
— Уж не знаю, почему, но тело погибшего на том пожаре было доставлено в морг Обуховской больницы. Возможно, барон повлиял на чье-то решение, но, как бы там ни было, началась настоящая работа!
— Что значит — настоящая?
— Видите ли, — Саевич нерешительно потоптался, не спеша с ответом, — начиная с того, чернореченского, трупа, практически все покойники, с которыми мне довелось иметь дело, оказывались жертвами пожаров. Тогда я не придал этому обстоятельству особенного значения: в конце концов, — взгляд в сторону Кирилова, — пожары в нашей благословенной столице полыхают сотнями…
Митрофан Андреевич покраснел.
— …так ли уж при этом удивительно, что и погибших на этих пожарах достаточно? И, кстати, прошу заметить: не все из них — жертв, разумеется, не пожаров — умерли в огне или в дыму. Некоторые — уже в больнице. А именно — в мужском и женском отделениях Обуховской.
— То есть, — тут же отреагировал Чулицкий, — встречались и женские трупы?
— Да, — подтвердил Саевич. — Но нечасто. Мужских было значительно больше.
— Гм…
— Да. Но — не суть. — Саевич почему-то вздохнул. — Суть в том, что тогда, повторю, я не придал этому особенного значения, хотя какое-то удивление, помнится, и выразил: зачем было пугать меня заразой, если основная работа с заразными трупами связана никак не была?
— И что же ответил Кальберг?
— Ничего определенного. Он просто пожал плечами и призвал меня порадоваться такому обстоятельству. Мол, плохо ли это, если нам — мне и ему — так везет, и нет причины обращаться к опасным покойникам?
— А вы?
— Порадовался, конечно. — Саевич моргнул. — А что же вы хотите? В конце концов, я полыхал желанием работать над смертью, а не над тем, чтобы самому умереть! И то, что риск, на который я согласился пойти — сталкиваться со всякой прилипчивой дрянью… То, что этот риск практически не сбылся, меня не огорчало, а радовало!