Можайский — 6: Гесс и другие
Шрифт:
«Их тоже, — кивнул в ответ Талобелов, — но не только. Как это ни прискорбно, но вынужден констатировать: мы — я говорю в общем — странные люди. Стоит каким-нибудь проходимцам посулить нам что-нибудь вроде вечной дружбы, как мы — по феерической какой-то доброте душевной — тут же распахиваем перед изолгавшимися вконец негодяями наши архивы, отдаем им наши самые дорогие секреты. И ведь что удивительно: сколько уже раз мы попадались на этом, а всё никак не усвоим урок — нет у России и никогда не будет искренних друзей или хотя бы доброжелателей. И нет нам никакой нужды делиться подлинными богатствами в обмен
Прозвучало это грубовато, но совершенно верно по сути.
«Да, вы правы», — согласился я. — «Значит, вы…»
«Мы поставили непременным условием уничтожение подлинников в ситуации, когда почему-либо нам придется покинуть Россию или в том случае, если наше разоблачение станет неизбежным. И то, и другое случилось. То, что вы наблюдаете, — процесс подготовки к уничтожению. Эта сладкая парочка — чиновники — копируют для внутреннего использования наиболее важную информацию. Но так как она уже не будет исходить из первоисточников, то, хотя пользоваться ею будет по-прежнему возможно, являться подлинной ценностью для иностранных правительств, шпионов и провокаторов она не сможет. Интерес к ней, возможно, и сохранится, но скорее опосредованный — как к учебному пособию или материалам для чьих-нибудь пустозвонных, но маскирующихся под информативные мемуаров».
«Вы так в этом уверены?»
«Разумеется».
«Я, конечно, далек от разведывательной деятельности, но…»
«И ваше счастье, что далеки! — Талобелов похлопал меня по колену. — Просто поверьте: любая информация ценна лишь в том случае, если ее источник надежен. В любых других она не стоит и ломаного гроша!»
Я не стал спорить — зачем? К тому же, мое внимание отвлеклось на странные действия Зволянского.
Сергей Эрастович отошел в угол кабинета и, встав на четвереньки, костяшками пальцев начал выстукивать паркет. В какое-то мгновение глухие звуки сменились звонким: Зволянский нажал, и одна из паркетин откинулась в сторону.
«Ага!» — удовлетворенно воскликнул директор Департамента полиции.
«Нашли?» — усмехаясь, поинтересовался Молжанинов.
«А вы что же: думали, не найду?»
Молжанинов швырнул на стол очередную кипу бумаг и подошел к по-прежнему стоявшему на четвереньках Сергею Эрастовичу. Глядя на него сверху вниз, он задал совсем уж странный вопрос:
«А вы уверены?»
На лице Зволянского появилось явное выражение растерянности:
«Да вот же!» — ответил он похлопывая ладонью по паркету.
«М-да…» — протянул Молжанинов и тоже опустился на четвереньки. — «Ну, посмотрим…»
Оба — Молжанинов и Зволянский — запустили руки в тайник, но если Молжанинов при этом весело расхохотался, то Зволянский буквально позеленел:
«Что за черт!» — отдернув руку, требовательно вопросил он.
«Старая добрая обманка, ваше превосходительство!»
«Да тьфу на вас, Семен Яковлевич!» — Зволянский вскочил на ноги. — «Что за цирк Чинизелли!»
«Вы были так уверены в собственной находчивости…»
«Хватит! Давайте, показывайте!»
Зволянский сердился.
«А что теперь происходит?» — спросил я у Талобелова.
Тот, по примеру Молжанинова, рассмеялся:
«Вадим Арнольдович, право слово! Ну какой приличный дом тайных агентов — без тайников? Вот только не все тайники — действительно таковые. Сергей Эрастович
«А вы?»
«Мы поступили иначе!»
В голосе Талобелова послышалась ирония.
«Над чем вы смеетесь?» — не понимая эту иронию, поинтересовался я.
«Ну, как же!» — ответил он, смеясь еще пуще. — «Видели бы вы свое собственное лицо!»
«Вы что же, — осенило меня, — надо мной издеваетесь?»
«Ну, слава Богу!» — Талобелов перестал смеяться. — «Дошло!»
Я вперился взглядом в стекло: в кабинете происходило нечто, почти аналогичное произошедшему в нашей с Талобеловым комнатушке.
«Вы издеваетесь надо мной!» — вскричал Зволянский.
«И самым бесцеремонным образом!» — подтвердил, хохоча, Молжанинов.
Зволянский побледнел:
«Милостивый государь…»
«Да бросьте, Сергей Эрастович!» — Молжанинов перестал хохотать, но не перестал ухмыляться. — «Сами подумайте: какие еще тайники? Зачем они мне? Какой в них прок, если любой из них можно обнаружить?»
«Но позвольте…»
«Сергей Эрастович! Да что же вы словно ребенок? Вот скажите: ценность какой бумаги более очевидна — той, что лежит на виду, или той, что припрятана?»
«Той, что припрятана», — не задумываясь ответил Зволянский.
«Значит, — продолжил допрос Молжанинов, — если я положу в тайник обертку от шоколадки, а на стол — вот сюда — брошу список замеченных в революционной агитации, вы мимо списка пройдете, а за работу над оберткой усадите взвод дешифровщиков? А то ведь мало ли, как оно может обернуться! Вдруг это — послание вселенской важности?»
Мартышка под дождем
Идет — не унывает
И шоколад зонтом
От брызгов прикрывает! [47]
Новый взрыв смеха.
Зволянский вновь начал сердиться:
«Вы совсем-то уж за дурака меня не принимайте!»
«Да ведь вы сами только что сказали…»
«Я, — перебил Молжанинова Зволянский, — сказал лишь то, что спрятанная бумага привлекает к себе повышенное внимание. Но и ваш список со стола без внимания тоже не остался бы!»
«Вот видите!»
47
47 Нам удалось найти первоисточник этого дикого, на первый взгляд, стишка. Как оказалось, он действительно был процитирован Молжаниновым с шоколадной обертки —
Как видим, шутка Молжанинова была тем более забавна, что обертка представляла собой «почтовую карточку», а шпионы и агенты — это всем известно — ведут очень активную переписку!