Может, оно и так…
Шрифт:
Финкель возглашает:
— Начинаем игру «Взгляни и удивись!» Кто первый?
— Ты. Твоя очередь.
— Значит, так… Кошка возле почтовых ящиков. Пригодная для удивления, потому что ожидает почтальона. «Вам пишут», — и проходит мимо, к ее сожалению. «Вам написали», — и она торопится в квартиру: «Мьяу-мьяу! Нам письмо…»
Ая:
— Или телеграмма…
Ото-то:
— Или посылка…
Хором:
— А в той посылке… Взгляни и удивись!
Выходят во двор.
Бублик убегает по своим делам.
Оглядывают
Сойка на кипарисе вскрикивает хрипло, пронзительно, удовольствия от своего голоса не получая. Шракрак-пчелояд, шмелиная погибель, ширкает крылом, отлавливая на бреющем вираже гудливую, в натруженном полете жертву. Наглая ворона вышагивает вперевалку по газону, взлетает лениво, грузно набирая высоту, в клюве обертка от печенья — зачем ей эта обертка?..
На ближнем дереве, на нижних его ветвях, висят обезьянками, вниз головой, неотличимые сорванцы, корчат рожи:
— Не достанешь! Не достанешь!..
— Значит, так, — сообщает Ото-то. — Близнецы на дереве. Таль и Амир. Дети нашей Ханы.
— Не удивляет, — отвечают хором.
— Мауглята, — говорит Ая. — Живут на ветках. Едят бананы с апельсинами. Знают два слова: «Не достанешь!»
— Удивляет, но не очень.
Очередь за дедушкой.
— Риш и Руш. Оранжевые карлики из африканских земель. Которых добела отмыли под душем.
— Карлики, — пугается Ото-то, готовый к отступлению. — С отравленными стрелами?..
— Стрелы остались в Африке.
Это его успокаивает.
— Не достанешь! — кричат Риш и Руш, обвисая на ветках. — Не достанешь!..
Кидаются мелкими шишками. Языки высовывают. «Таль в меня, — утверждает Хана. — Очень ласковый. Амир тоже ласковый, но иначе. Так я их различаю».
Лежит у забора картонная коробка, из-под которой выглядывает нечто мохнатое, вроде палочки, обросшей волосами, подрагивает в пугливом ознобе.
— Хвостик! Живой хвостик!..
— Чей же он?
И наперебой — маленькая девочка, старенький подросток, нескладный верзила:
— Беличий…
— Кошачий…
— Барсучий…
— Ничей он! Ничей! Живет сам по себе!..
— Хвостики сами не живут, — сообщает Ото-то. — Я знаю.
— Живут, — возражает Ая. — Здесь и повсюду.
— Перед нами перелетный хвостик, — полагает Финкель. — Отдохнет — полетит дальше. В теплые края.
Зовут Бублика: пусть разберется.
Тот прибегает и деловито, без размышлений, ныряет под коробку, откуда торчат теперь два хвоста. После знакомства и недолгих переговоров вылезает наружу замызганное создание — дитя недоедания, тощее, ободранное, на шатких, подламывающихся лапах. Боком прижимается к новому приятелю, брюшком припадая к земле, хвостик поджат, глазки скорбные, виноватые, снизу вверх на повелителей, решающих собачью судьбу, — как же такую не приютить?
— Хорошая собачка, —
— Возьмем, — соглашается внучка и добавляет в полноте чувств: — Ах, ка-кая уро-дистая…
— Нет такого слова, — возражает дедушка, знаток русского языка.
Внучка упрямится:
— Сказано, значит, есть.
И правда, есть такое слово. К вечеру Финкель подивится, разыскав в любимом словаре: «Уродистый — немного смахивающий на уродливого».
Идут домой, моют собачонку под душем, вычесывают колтуны, смазывают ранки на истерзанном тельце, скармливают пару котлет, затем Бублик ведет ее на свою подстилку.
— Решено, — говорит Финкель. — Поживет у нас. И имя ей — Ломтик.
К ночи Ая заберется в его постель, уткнется носом в выемку над ключицей, и он поведает:
— Прошла молва по миру, будто дедушка с внучкой привечают животных, и началось — не остановишь. Притопал носорог из дальних африканских саванн, занял кладовку и затих. Приползла анаконда, обвилась вокруг ножки обеденного стола, стала так жить. Пума объявилась, не спрашивая дозволения. Пара наглых шимпанзе поселилась в шкафу… Теперь ты.
Ая продолжит:
— Ворона прилетела с воронятами и оберткой от печенья. Ящерки проскользнули в дверь, мышки-ежики. Муравьи натаскали еловых иголок, соорудили жилище посреди коридора… Теперь ты.
— Жираф прижился на балконе. Бегемот залез в ванну и напустил теплую воду. Вирус забрел в компьютер. Напоследок прилетела птица оах, уселась на холодильник, стала ухать по ночам, пробуждая обитателей квартиры, а днем молчала, набираясь сил для нового уханья. Собрался семейный совет: что делать? «Я не высыпаюсь, — сказала мама Кира, — и потому сплю в автобусе, пропускаю нужную остановку». — «Я не высыпаюсь, — сказал папа Додик, — оттого задремываю за рулем и еду на красный свет». — «Я не могу заснуть, — сказал худородный Бублик, — отчего злобствую от недосыпа и способен кого-нибудь укусить». А дедушка с внучкой промолчали, потому что радовались каждому гостю и дружно говорили: «Возьмем…»
Ая вздохнет, ублаженная:
— Де-душ-ка… Что такое — при-ве-ча…
Ночью она проявится на потолке, ушедшая до срока, взглянет строго: «У меня тоже есть игра, не хуже вашей. Перебирала в памяти лица, всё хотела понять, каким ты стал. Высмотрела и не удивилась…»
Возглашал незабвенный друг, чудила и неугомон:
— Мы не мыслители, Финкель. Не Руссо-Монтени. В чувствовании наша сила. Так чувствуй, черт побери!
— Рад бы, да как?
— Подстегивай воображение. Поощряй живость натуры. Семя вырабатывай в избытке: пусть будет. Эти, которые вокруг, не застегивают у рубашки верхнюю пуговку. В лучшем случае. Ты не застегивай две.