Можете вы одолжить нам своего мужа
Шрифт:
– Вы преувеличиваете.
– Нет.
– Она добавила волнуясь: - Я не шокирую вас, не правда ли, если скажу вам одну вещь. Здесь никого нет кроме вас, кому я могла бы открыться.
– После пятидесяти лет я устойчив к любому шоку.
– Мы не занимались любовью должным образом ни разу с тех пор, как приехали сюда.
– Что вы имеете в виду - должным образом?
– Он начинает, но не заканчивает, ничего не происходит.
Я сказал, испытывая неловкость: - Рочестер писал об этом. Стихотворение называлось "Неполное наслаждение".
– Не знаю, зачем я привел ей этот сомнительный литературный пример; может быть, как психоаналитик,
– Это может случиться с каждым.
– Но это не его вина, - сказала она.
– Вина моя. Я знаю это. Ему просто не нравится мое тело.
– Это, безусловно, несколько запоздалое открытие.
– Он не видел меня обнаженной до того, как мы приехали сюда, - сказала она с откровенностью девушки перед своим врачом - вот, что я значил для нее, я это точно почувствовал.
– В первую ночь почти всегда присутствует нервозность. И тогда, если мужчина тревожится (вы должны понимать, как это задевает его самолюбие), эта ситуация может затянуться на несколько дней или даже недель.
– Я начал рассказывать ей о своей бывшей любовнице - мы были вместе очень долгое время, и тем не менее в течение двух недель в самом начале я ничего не мог с этим поделать. Я слишком волновался, поэтому ничего не получалось.
– Это совсем другое. Вам же не был ненавистен сам ее вид.
– Ну вы делаете что-то большое из такого незначительного...
– Да это он пытается делать, - сказала она с внезапной грубоватостью школьницы и хихикнула с несчастным видом.
– Мы уехали на неделю и сменили обстановку, а после этого все было в порядке. Десять дней было сплошное "увы", а после этого десять лет мы были счастливы. Очень счастливы. Нервозность может создаваться комнатой, цветом занавесок - она может висеть в платяном шкафу; вы можете обнаружить ее, курящейся в пепельнице марки "Перно", а когда вы смотрите на постель, она высовывает свою голову из-под кровати, как носы туфель.
– Я снова повторил единственное заклинание, о котором мог думать: - Увезите его домой.
– Это ничего не изменит. Он разочарован, вот в чем дело. Она взглянула на свои длинные черные ноги; я проследил направление ее взора, потому что обнаружил, что я действительно хочу ее, а она сказала с искренней убежденностью: - Я недостаточно хороша, когда раздета.
– Вы говорите абсолютную чепуху. Вы даже не представляете, какую чепуху вы говорите.
– Нет. Это не так. Понимаете - все началось хорошо, но потом он дотронулся до меня, - она положила руки на груди, - и все испортилось. Я всегда знала, что они недостаточно хороши. В школе мы обычно рассматривали друг друга в спальне - это было ужасно. У всех они росли, кроме меня. Я не Джейн Мансфилд, могу вам точно сказать.
– Она опять несчастно хихикнула.
– Я помню, одна девочка посоветовала мне спать с подушкой на груди - говорят, что им нужно упражнение, они будут бороться с препятствием. Но, конечно, это ничего не дало. Я сомневаюсь, чтобы эта идея была очень научной.
– Она добавила: - Помню, что ночью от этого было ужасно жарко.
– Питер не производит впечатления человека, - осторожно сказал я, который захотел бы такую, как Джейн Мансфилд.
– Но вы же понимаете, если он считает меня безобразной - все безнадежно.
Я хотел согласиться с ней - эта причина, которую она выдумала, была бы, возможно, менее прискорбной, чем правда, и достаточно скоро нашелся бы кто-то, кто излечил бы ее от неуверенности в себе.
– Вы очень милый, - сказала она, и ее глаза скользнули поверх меня, как луч маяка, который по ночам проходил мимо музея Гримальди и через некоторое время возвращался и безразлично освещал все наши окна на фасаде отеля. Она добавила: - Он сказал, что они вернутся к коктейлю.
– Если вы хотите до этого отдохнуть, - на некоторое время между нами возникла близость, но теперь опять мы расходились все дальше и дальше. Если бы я продолжал настаивать сейчас, она, может быть, в конце концов и стала бы счастлива - разве общепринятая мораль требует, чтобы девушка оставалась связанной, как была связана она? Они обвенчались в церкви; она была, возможно, доброй христианкой, а я знал церковные правила: в данный момент своей жизни она могла бы освободиться от него, брак мог бы быть аннулирован, но через день или два те же правила сказали бы: "Он справляется достаточно хорошо, вы женаты на всю жизнь."
И тем не менее я не мог настаивать. Не брал ли я на себя слишком много? Возможно, это был только вопрос нервозности первой ночи; возможно, через некоторое время эти трое вернутся, тихие, смущенные, и теперь у Тони будет синяк под глазом. Мне бы очень хотелось увидеть это; эгоизм слабеет, когда его подавляет любовь, и я был бы рад, мне кажется, видеть ее счастливой.
Итак, мы вернулись в отель, почти не разговаривая, и она пошла в свой номер, а я к себе. В конце концов это оказалась не трагедия, а комедия, и даже фарс, вот почему я дал всему этому каскаду воспоминаний фарсовый заголовок.
7
Моя возрастная сиеста была неожиданно прервана телефонным звонком. В течение некоторого времени, обескураженный темнотой, я не мог найти выключатель. Нащупывая его, я сшиб свой ночник - телефон продолжал звонить, я пытался поднять аппарат и опрокинул стакан для полоскания зубов, из которого я пил виски. Светящийся циферблат моих часов показывал, что сейчас 8.30. Телефон продолжал трезвонить. Я снял трубку, но в этот момент свалилась пепельница. Я не смог растянуть шнур до уха и поэтому крикнул в направлении телефона:
– Алло!
С пола донесся слабый звук, который я интерпретировал, как: - Это Вильям?
Я крикнул: - Погодите, - и теперь, когда я наконец окончательно проснулся, я сообразил, что выключатель находится у меня над головой (в Лондоне он был над столиком у кровати). Пока я зажигал свет, с пола доносился слабый назойливый звук, похожий на скрип сверчка.
– Кто это?
– спросил я довольно сердито, а затем я узнал голос Тони.
– Вильям, что там случилось?
– Ничего не случилось. Где вы?
– Но только что был ужасный шум. У меня чуть не лопнула перепонка.
– Это пепельница, - сказал я.
– Вы обычно кидаетесь пепельницами?
– Я спал.
– В 8.30? Вильям! Вильям!
Я спросил: - Где вы?
– В маленьком баре в местечке, которое миссис Кларенти назвала бы Монти.
– Вы обещали вернуться к обеду, - сказал я.
– Поэтому я и звоню вам. Я человек обязательный, Вильям. Не могли бы вы передать Пупи, что мы немного задержимся? Пообедайте с ней. Поговорите с ней так, как только вы можете. Мы будем к десяти.