Можете звать меня Татьяной
Шрифт:
На следующем заседании присутствует Александр Кордон. Он проходит, глядя прямо перед собой и никого не видя. И спонсор, сказали, здесь. Татьяна его не разглядела. Народу – на всю аудиторию. Ведущая Юлия Троицкая нехотя дает слово Татьяне. В этом номере Татьяны нет, но порядок таков. Она уже автор. Пришла – читай. Заслышав Татьяну, срывается с места сотрудник «Литучебы» Игорь Олегов. Покупает чохом в импровизированном ларьке все экземпляры Татьяниной рассыпающейся книжонки и вертается в зал. В перерыве дает Татьяне номер своего телефона. Она кобенится. Ей журнал кажется несерьезным. Дает в ответ номер своего телефона. Игорь удивлен: «Обычно авторы сами нам звонят». Откуда в аутсайдере столько гонора? Наконец Татьяна решается зайти в артистическую. Пить не пьет, но ест с жадностью. На то есть причины. Худа, бедна, голодна. Женщина, сидящая у стола, смотрит с осуждением. Игорь Олегов уже ушел. Татьяне объясняют: ему надо позвонить. Звонит.
А в подвале музея Маяковского, еще на этаж глубже зала, двое Кордонов поют хорошими голосами украинские песни. Когда из музея выгоняют (уже поздно), пьют на холоде, режут колбасу на подоконнике. Другой раз идут в кафе, после через двор в мастерскую некоего художника. Чарли Кордон и сам художник. Но этот, хозяин огромной мастерской в центре Москвы, едва мазнет в углу холста синюю несуразицу – и доволен. И жена его туда же. Все стесняются сказать, что плохо, плохо. Тут ничего и нет. Король-то голый. А у самоучек, пытающихся писать реалистично, выходит топорно. Те же, кто действительно могут держать кисть в руках, но не имеют возможности создать собственный бренд, от безнадежности и безденежья уходят в индустрию подделок. В литературе сложно, однако чуть получше. У самого Чарли Кордона хороши и стихи, и проза. Можно похвалить и посильней, будет правда. Хотя никто кроме сына для него пальцем не шевельнул. Конъюнктура. Кстати, и подделки своего рода в литературе присутствуют. Романы для женщин из американской жизни под английскими фамилиями – рукоделье наших искусниц. Получается дешевле, чем переводить. Псевдоним. Никто ничего против не имеет. Но чувствительные читательницы принимают за чистую монету. Одна ловкая дама обманула издательство. Придумала несуществующую болгарскую писательницу и опубликовала свое под маской переводчицы. Дело выгорело. Валят, как на мертвого. А куда изящны были мистификации прошлого. Черубина де Габриак, Луиза Лалан. Повести Белкина. Козьма Прутков, наконец.
Чарли Кордон грубит Татьяне по поводу и без повода. Ей только ленивый не нагрубит. Ты-то что тусуешься? старая женщина, сидела бы дома. Это пятнадцать лет назад. Что бы он сказал теперь. А рядом с Чарли загорелая Ирина Тредиаковская. У ней в паспорте пять официальных разводов. Приглашает Татьяну к себе на «дачу», в деревню Коновязево. Татьяна едет с тяжелой тележкой консервов. На автобусе, мимо бело-голубых колоколен, напоминающих гжельский фарфор. Собралась надолго, простая душа. Оказалось – дом у дороги. День и ночь идут лесовозы со стороны Касимова и Тумы. Ирина в комнате, Татьяна в сенцах на досках. Изба дрожит от проезжих тяжелых машин. Ирина только что поменялась. Еще не оформила до конца обмен. Неудачно поменялась. Но в глубине сада есть столик, там можно писать. Сама Ирина спит до трех часов дня и бранится, когда Татьяна стучит на кухне посудой. Крепко бранится.
Ходят купаться на бетонный котлован. Кругом пусто, но Ирина требует, чтобы обязательно в купальнике. Говорит: пойдут по деревне разговоры - де у тетки Ирины всякое непотребство. После Ирина идет писать на компьютере свою прозу о превращении Муму в человека. Соседка сидит на крыльце, шепчет: «Нынче Казанская грозная…» И в подтверждение идет чернущая туча. Татьяна бродит вдоль осушительной канавки. Видит: русалка на ветвях сидит. Без купальника. И чтоб нырнула в канавку или спряталась за куст – такого нет. Сидит, как будто так и надо. Татьяна развернулась – и скорей во двор. Бог ее знает, русалку, что у нее на уме.
Ирина на крыльце пишет, пишет в ноутбук. Говорит новость: уезжает оформлять обмен. Оставить Татьяну здесь одну не может. Люди скажут: еще не купила, а уже сдает. Всего два дня прожила Татьяна у Ирины. Пошла искать пристанища. Не здесь, где дома при дороге трясутся. По пустынному асфальту мимо котлована. Похоже, тут сто лет не ездили. На обочине домик – чистенький, голубой, за новой изгородью, под мятущимися березами. Выглянул хозяин с лицом доморощенного философа. Сказал: не нужно мне. Пошла вглубь деревни. Оказалось – деревня мертвая. К крылечкам не подойдешь: заросло колючим кустарником. Зашла сзади. Стены проломлены, полы провалились. Электричество давно отключено. Люди уехали. Уехала и Татьяна с консервами, которые разборчивая Ирина отказалась есть. В Москве позвонила даме, у которой обычно останавливался Вадим Леонтович, наезжая из Костромы. В Костроме у него квартира на улице Нижняя Дебря. Сам поднял трубку. Говорит: «Русалка! подумаешь! У меня деревня называется Русалки. Там на каждом шагу. Я сейчас туда, не на свою Дебрю. Поехали со мной». И легкая на подъем Татьяна собралась в минуту.
Как они добирались! От станции на грузовике. Приехали. Изба нахолодала, отсырела: озеро рядом. Деревни как таковой нет – обычное дело. Один дед Юра (так его все приезжие зовут) зимует. Затопил печь, тут же и прилег. Налили ему. «Дед, а ты русалку давно видал?» - «Водяницу? водяникову дочку? да недавно. В ночь на прошлую
Полнолуние. На луне тайные знаки. Озеро дышит в топких берегах. Татьяна в мыслях с Гоголем никогда не расстается. Если она вообще писатель, то ведет свой род от Гоголя. Ему, Гоголю, не боявшемуся вымысла, кланяется. Вон там, на дереве… шевельнулась, будто рукой поманила. Татьяна шагнула туда – нога увязла в трясине. Назад, пока твердь рядом. Вот как они нас, женщин, любят. Скорей в избу, сушить башмаки на печке. Вадим окликнул ее: «Ну что, пойдешь еще? то-то». Ни за что. Утром разглядела – лес стоит вкруг озера, деревня к берегу прижата. Как грузовик вчера проехал – диву даешься. А говорят, земля перенаселена. Вот она, лесная пустынюшка. Град Китеж на дне. В костромских болотах Иван Сусанин отряд поляков погубил. Или это тоже вымысел? Никто кроме потомков Ивана Сусанина о том не поведал. Как зыбко всё.
Конечно же. Татьяна не удержалась и по приезде в Москву рассказала всё Чарли Кордону, который за последний год сильно усох и стал похож на сдувшийся шарик. Пиджак хлопал от быстрых движений по его спине. Чарли всегда был на взводе, а тут загорелся еще пуще. Присадка украинской крови в нем взыграла. Хочу видеть! Обычно обидчивый Вадим Леонтович сразу позабыл все стычки с Шарлем-Карлом. Едем. Машину повел прямо от Москвы скептик Кордон-сын. Мотивы его участия пока оставались неясны. Так вот, они не могли найти дороги к озеру. И никаких тебе деревень окрест. Медвежий угол. Позвонили современному деду Юре на мобильник. Тот вышел навстречу, и всё образовалось. Но уж дед Юра домой не пошел. Печь истопили – он на нее залез и слушает, что умные люди неразумного скажут. Ишь что удумали: русалок снимать. Первая же съемка – вышла чистая пленка. Деду объяснили, что бывает и наоборот. Вроде ничего нет, а на пленке – богородица у колодца. Из этого колодца после воду брать не решались. Говорят – святая. А тут языческая нечисть. Тьфу.
Противоречивый Александр Кордон при всем своем скепсисе всё же надеялся поймать за хвост ирреальное. Но Вадим, лучше знавший местную нежить, достал с чердака крепкую веревку. Обвязал младшего Кордона тройным узлом и прикрепил к столбу крыльца. Месяц пошел на убыль, но видно еще неплохо. Вон сидит как ни в чем не бывало, рыбий чешуйчатый хвост свесила. И не совестится добрых людей. Александр начал к ней с камерой подбираться поближе. Авось на сей раз получится. Наши следили в тени под стеной за каждым его движением. Похоже, он попал в поле притяжения озерной девы. Бросил камеру – хорошо. не в топь – и рванулся к ней. Так рванулся, что ВЫДЕРНУЛ СТОЛБ и поволок по земле. Нечистая сила – она сильна. Все ринулись вослед. Дед Юра упал на столб тощим легким телом. Его потащило. Вадим догнал, плюхнулся сверху всей своей мужской жилистой тяжестью. На Вадима пала Татьяна, на Татьяну Чарли. А в озере темно. И есть ли там на дне рад Китеж – неизвестно. Вытянули Александра с топкой мели. Выстирали, высушили, благо печь еще топилась. Камеру нашли, подобрали. Глянули в ту сторону, где сидела ундина – ничего и никого там нет. Га-лю-цинация. Вот те и деревня Русалки. И опять пустая пленка.
Хотели наутро уезжать. Дед Юра так и не отлучался. Хотите. говорит, я вас в лес свожу? Лесного дедушку посмотрите. – А покажется он нам? – Если будет на то его соизволенье. Только уж этой, камеры то есть, не берите. – А мы его на мобильник. – Ну, попробуйте… посмотрим, что он вам исделает.
Лес тоже был местами сухой, а местами топкий. Кой-где белые камни выступали, точно грибные круги. И мох, мох. «Вон он… со спины. Теперь видите – это не леший. У лешего спины нет. И он на человека мало похож. Пальцы не те… растопырки. Глядите, глядите… уходит». Чуть сгорбленный старичок не обернулся. «А где он живет?» - «Где ему жить… ему и жить-то не надо. Одно слово – нежить». Стали выходить из лесу – не находят дороги. «Вот… вы его даже не фотографировали – только поглядели ему в спину – а он вам уже тропинку скрыл. Не ходите за мной… не любопытствуйте… Его это место, не ваше». Вышли где-то совсем на другой берег озера. Стали обходить – топко. Ну уж терпите. Пришли поздно, затопили печку, сушатся. Вот вам и лесной дедушка. А дед Юра за свое. Водяницу видали? водяникова дочка. Это он, водяник, Александрушку в воду тянул. Еле отбили. Его не хотите вызвать? Только мобильники оставьте в избе. Ладно, с утра пойдем.