Мрачные истории, как вы любите
Шрифт:
Буч зевнул.
— Я иду спать.
— Ты сможешь уснуть? — спросил я и сам зевнул. — Сколько сейчас времени, кстати?
Буч посмотрел на свои часы и покачал головой.
— Остановились. А твои?
— Да, и... — я снова зевнул, — ...они на заводе. Должны быть в порядке, но не идут.
— Лэр? То, что мы вдыхали... думаю, это было какое-то успокоительное. А если это яд?
— Значит, мы умрём, — ответил я. — Я пойду спать.
Так мы и поступили.
Мне приснился сон о пожаре.
Когда я проснулся,
— Нормально, — ответил я. — А ты?
— Как огурчик... Кофе?
— Да. Потом нужно пойти посмотреть, на месте ли мост. Если на месте, мы поедем. Появимся раньше запланированного.
— Как мы иногда и делаем, — сказал он и налил кофе. Чёрный кофе, насыщенный и крепкий. Как раз то, что нужно после встречи с инопланетянами. При дневном свете всё это должно было казаться галлюцинацией, однако не казалось. Ни мне, ни Бучу, когда я его спросил.
Хлеб уже закончился, но осталась пара фруктовых пирогов. Я представил, как Шейла качает головой и говорит, что только мужчины в лесу будут есть на завтрак пироги "Хостесс".
— Вкусно, — жуя, произнёс Буч.
— Да. Отлично. Тебе что-нибудь снилось, Бучи?
— Нет. — Он задумался. — По крайней мере, не помню. Но посмотри на это.
Он взял свой блокнот и пролистал страницы с рисунками, которые рисовал вечерами — обычные наброски и карикатуры, включая одну с моим изображением: на ней у меня была голова в форме воздушного шарика, я широко ухмылялся и переворачивал блинчики на сковороде. Ближе к концу блокнота он остановился и показал мне страничку с новым рисунком. Там был наш молодой гость: светлые волосы, жилет, брюки цвета хаки, сумка через плечо. Это была не карикатура, это был тот самый человек (если его так можно назвать) во всех подробностях... с одним исключением. Глаза молодого человека были полны звёзд.
— Чёрт возьми, это потрясающе, — восхищенно сказал я. — Давно ты уже не спишь?
— Около часа. Я нарисовал это за двадцать минут. Просто знал, что делать. Как будто оно уже было готово. Не изменил ни одной черточки, ни одной линии. Безумие, да?
— Безумие, — согласился я.
Я подумал, не рассказать ли ему про свой сон о горящем сарае. Сон был невероятно ярким. Довольно долгое время я пытался всякими способами начать рассказ о необычной, причудливой буре. Над этим рассказом я размышлял, если честно, уже много лет. Эта идея пришла мне в голову, когда я был примерно в том возрасте, в котором сейчас находится мой сын. Я пробовал начать то с одного персонажа, то с другого, то с описания города, где развернулся бы сюжет; однажды я даже пытался начать с метеорологической сводки.
Ничего не помогало. Я чувствовал себя, как человек, который пытается открыть сейф, забыв при этом комбинацию. А сегодня утром, благодаря сну, я увидел, как молния ударяет в сарай. Я увидел, как флюгер в форме петуха накаляется докрасна от жара, пока языки пламени распространяются по крыше сарая. Я подумал, что всё остальное последует за этим. Нет, я знал это.
Я взял со стола предмет, похожий на футляр для очков, и перебросил его из руки в руку.
— Оно сработало, — сказал я, затем бросил его Бучу.
Он поймал его и сказал:
—
Всё это случилось более сорока лет назад, но с течением времени я нисколько не усомнился в своих воспоминаниях о той ночи. Сомнения никогда не закрадывались, и картинки не стёрлись из моей памяти.
Буч помнил произошедшее так же хорошо, как и я: Илла, яркий свет, потеря сознания, молодой человек, футляр для очков. Этот футляр, насколько мне известно, до сих пор лежит в хижине. Мы еще несколько лет приезжали туда в ноябре, пока Буч не отправился на запад, и каждый по очереди дул на тисненую волну, но футляр больше не открывался для нас. И, я уверен, не откроется ни для кого другого. Если только кто-то его не украл — а кому бы он ещё понадобился? — он по-прежнему стоит на каминной полке, где Буч оставил его в последний раз.
Последнее, что сказал мне Буч, прежде чем мы покинули хижину в тот день, — это то, что он больше не хочет рисовать в своем блокноте, по крайней мере, какое-то время.
— Я хочу писать картины, — сказал он. — У меня тысяча идей.
У меня была только одна идея — горящий сарай, ставший первой сценой в "Грозовой буре", — но я был уверен, что за ней последуют и другие. Дверь открылась. Мне оставалось лишь войти в нее.
Иногда меня мучает мысль, что я — самозванец. Перед смертью Буч говорил то же самое в нескольких интервью.
Это удивляет? Я так не считаю. Когда осенью 1978 года мы отправились в лес, мы были одними, а вернувшись оттуда, стали совершенно другими. Мы стали теми, кем стали. Полагаю, главный вопрос связан с талантом — был ли он в нас изначально или был подарен нам, как коробка конфет, потому что мы спасли жизнь Иллы? Можем ли мы гордиться тем, чего достигли, вроде как поднявшись за счёт собственных усилий, или мы просто пара позёров, присвоивших непонятно чьи заслуги, которых никогда бы не добились, если бы не та ночь?
Что это за штука такая — талант? Иногда я задаю себе этот вопрос, когда бреюсь, или — в старые времена, когда занимался продвижением книг — когда жду за кулисами, чтобы появиться на телевидении и продать очередную порцию своих вымышленных историй, или когда поливаю лилейники своей покойной жены. Особенно когда поливаю лилейники. Что это такое на самом деле? Почему судьба выбрала именно меня, когда так много других писателей стараются изо всех сил и готовы на всё, лишь бы судьба выбрала их? Почему на вершине пирамиды так мало людей? Ответом считается талант, но откуда он берется и как прорастает? И почему прорастает?
Ну, говорю я себе, мы называем его даром и называем людей с талантом одарёнными, но ведь этот дар никак не заработаешь, так же? Он лишь даётся сверху. Талант — это благодать божья.
Молодой человек сказал, что оно не даст нам того, чего у нас нет. Это аксиома. Я тешу себя этой мыслью.
А ещё он сказал, что ему жаль человечество.
3
На этом рассказ папы закончился. Может, он потерял интерес к своей фантастической версии той охоты в 1978 году, но я так не думаю. Последние несколько строк показались мне кульминацией.