Мрачные ноты

Годвин Пэм

Айвори Вестбрук ставит меня в затруднительное положение, а я даже не слышал, как она играет. Может быть, ее талант средненький, и я могу отложить этот конфликт интересов в сторону.

Она смотрит на мой галстук, куча мыслей мелькают в ее глазах, пока секунды длятся вечность. Где-то по коридору слышится идеальное исполнение на кларнете.

Наконец, она встречает мой взгляд.

— Мое присутствие в этих стенах не желанно. Я не ношу соответствующую одежду, не вожу подходящий автомобиль. — Она смеется. — У меня его даже нет. И я определенно

не вношу пожертвования и не имею гламурных связей. Единственное, что я могу предложить, — это мой талант. Этого должно быть достаточно. Это должно быть единственное, что имеет значение. Но школа была против меня с самого первого дня.

Ничто из того, что она сказала, не удивило меня. Она маленькая потерянная овечка среди стаи беспощадных волков. Так почему бы ей не прицелиться и попробовать себя в более простом колледже, уйти из-под прицела? Почему Леопольд?

Откладывая эти вопросы, я смотрю на нее с бесстрастным выражением на лице. Жду, пока она не закончит.

Айвори касается пустой страницы и скользит ею по столу ко мне.

— Кто-то удалил мое предложение для Леопольда, а также всю подготовительную работу, которую я сделала, для поддержания своего права на участие. Миссис Маккракен сказала мне, что положила все это в мое дело. Я не хочу указывать пальцем, но я не нравлюсь кое-кому в этой школе. И у кого-то есть сын, который претендует на мое место.

Беверли Ривард уничтожила ее жизнь — вывод, который я уже сделал.

— Почему Леопольд?

— Это лучшая музыкальная консерватория в стране.

— И?

— И? — в ее глазах сверкает огонек. — За счет серьезного обучения учащиеся получают несравненное. У них есть элитный факультет, первоклассное обслуживание и лучший послужной список в продвижении студентов в музыкальную карьеру. — Считая на собственных пальцах, она перечисляет известных выпускников: всемирно известных композиторов, дирижеров и пианистов, а затем добавляет: — И вы, мистер Марсо. Потому что вы играете в Симфоническом оркестре Луизианы.

Я практически собираюсь назвать ее подхалимкой, но она удивляет меня следующим.

— Я не просто хочу выступать. — С отстраненным взглядом складывает руки вместе. — Я хочу занимать основное место в главной симфонии и сидеть рядом с лучшими из лучших, дрожа под сценическими софитами. Я хочу быть частью всего этого, когда начнет играть музыка.

Это не та речь, которую она подготовила заранее. Страсть в ее голосе, словно тысяча децибел интенсивности, все ее тело вибрирует от перспективы слов.

Девушка опускает руки и встречается со мной взглядом.

— Кроме того, как вы уже знаете, каждый студент, принятый в Леопольд, получает стипендию в полном объеме. Не имеет значения, кто ты и какое происхождение имеешь...

Мы обмениваемся взглядами, и в этой атмосфере взаимопонимания я мысленно заканчиваю ее фразу. У Леопольда достаточно престижа и богатства, чтобы не затрагивать студенческие банковские счета. Школа оценивает своих абитуриентов только по талантам.

—

Очень хорошо. — Я потираю затылок в надежде, что она ужасная пианистка. — Я обновлю ваше личное дело, а дальше разберемся.

При нормальных обстоятельствах, будучи лучшей в своем классе, все бы привело Айвори в Леопольд. Но Беверли наняла меня, чтобы быть уверенной, что это не произойдет. Леопольд примет Прескотта Риварда, потому что это сделаю я. Все остальные из Ле-Мойн будут проигнорированы. Это отстойно для Айвори, но жизнь такая сука.

— Благодарю вас. — Ее напряженность ослабевает, и она улыбается.

— Нам нужно обсудить еще один вопрос.

Я прячу папку, поднимаюсь со стула и обхожу стол, чтобы сесть на его край, поближе к Айвори, повернувшись к ней лицом.

Сжав вместе ноги, она складывает их — одну оголенную ногу поверх другой, которая находится возле моего стола. Я просматриваю пол и вижу под стулом ее поношенную обувь. Догадываюсь, что разорванные, сделанные из пластика, края раздражают ее кожу после ежедневного ношения.

Когда она поднимает на меня взгляд, я придерживаю пальцем ее подбородок, останавливая любое движение головы девушки.

— Что случилось с губой?

Как и ожидалось, она пытается опустить подбородок, уклоняясь от ответа. Все инстинкты моего тела говорят мне, что кто-то причинил ей боль.

Я применяю незначительное, но безошибочное давление на ее мягкую кожу.

— Встань.

Учащенно дыша, она поднимается со стула, ведомая моим прикосновением под ее подбородком.

Когда она полностью встает, я опускаю руку.

— Я задал тебе вопрос, и прежде чем ты ответишь, вспомни, что я говорил о лжи.

Айвори поджимает губы.

Пытаюсь говорить по-другому:

— Как твой учитель, я уполномочен доложить о тебе. Ты знаешь, что это означает?

В ответ она моргает черными, как смоль, глазами. Айвори ужасно красива, и я в полной заднице.

Сидя на столе перед ней, я нахожусь в высоком положении. Я на голову выше и намного больше этой девушки.

— Это означает, что я должен сообщить о предполагаемом жестоком обращении над детьми в службу защиты.

— Нет! — Ее пальцы дотрагиваются до разреза на губе. — Вам не нужно этого делать. Мой брат... мы с ним сцепились этим утром, как брат и сестра. Это абсолютно нормально.

Нормально? Я так не думаю.

— Сколько ему лет?

В непринужденной позе она прислоняется бедром к краю стола. Но меня не одурачишь.

— Двадцать шесть.

Двадцать шесть — ему уже как десять лет нужно быть благоразумным. Если этот ублюдок ее ударил, я не буду о нем сообщать. Я найду его и набью ему рожу.

— Он ударил тебя?

— Он... ну, мы спорили и... — нахмурившись, она тщательно подбирает свои слова, без сомнения, пытаясь избежать лжи. — В итоге я въехала в дверной косяк.

— Он. Тебя. Ударил?

Она делает глубокий вдох.

— Он отшвырнул меня. Это, — указывает на губу, — была дверная рама.