Мрак в конце тоннеля
Шрифт:
– Я, если честно, тоже…
Она закрыла глаза, будто в ожидании поцелуя, но я отвел губы от ее лица. От нее действительно пахло спиртным, но я не жадный, могу и еще налить.
– Поверь, виски не самый лучший советчик для девушки, – сказал я, поднимая с пола бутылку.
– Смотря, на что она настроена, – опустив глаза, улыбнулась Вика.
– А на что ты настроена?
Я попытался встать на ноги, но Вика руками обвила мою шею, удержала.
– Мне кажется, что ты сумасшедший, – приближая ко мне чувственно-затуманенную улыбку, прошептала
– Происходит большое завихрение. Но все зависит от полярности нашего сумасшествия. Мы можем завихриться вперед и в будущее, мы можем завихриться вверх, мы можем завихриться вниз, под землю…
– Не хочу под землю.
– Я бы сказал, что тебя хотят туда отправить…
Вике двадцать четыре года, парня у нее нет, но природа требует своего. А тут я подвернулся… И она для меня, в общем-то, удобный вариант. И нравится она мне, и условия для бурной встречи есть. Но, во-первых, не хотелось торопить события. А во-вторых, она должна знать правду.
Я мягко отстранился от нее, взял за руку, помог подняться с кресла, пересадил ее на диван, достал из углового барного шкафа два чистых бокала, наполнил их на два пальца.
– По-американски будем пить или по-русски – нормально, с закуской?
– Лучше по-русски.
Я сел рядом с ней, закинул свободную руку на спинку дивана, обнимая Вику за плечи. Она прижалась ко мне, волосами коснувшись щеки.
– Хотя и по-американски тоже неплохо…
Нужно было подниматься, чтобы накрыть стол, а она явно не хотела, чтобы я уходил.
– По-русски мы еще успеем. Еще не утро. А утром за тобой начнут охоту…
Я залпом осушил бокал, поставил его на столик, полез в карман за диктофоном, на который записал обрывок телефонного разговора, где Гога обещал Косте расправиться и со мной, и с Викой.
– Какая еще охота? – забеспокоилась она.
Я включил диктофон, дал ей прослушать запись.
– Кто это такой?
Вика подобрала под себя ноги, еще плотней придвинулась ко мне, уложив голову на плечо. Я обнял ее за талию и почувствовал, как она дрожит. Это страх, а не возбуждение…
– Не узнаешь голос?
– Нет.
– Этот человек сегодня преследовал тебя. Зовут его Гога… Тут целая схема – он говорил по телефону, звук его голоса вызывал вибрацию стекла, которая затем передавалась на мое приемное устройство… В общем, поэтому его голос трудно узнать.
– Как будто покойник в гробу с кем-то разговаривает…
– Да, с дьяволом разговаривает, место в адском котле бронирует… Этот Гога зомбировал девушку, которая пыталась убить меня. Теперь он собирается зомбировать тебя. Ты убьешь меня, после чего отправишься к своему брату. Только не понятно куда, вниз, под землю, или вверх, на небеса…
– Это все неправда! – зарываясь лицом в мою грудь, мотнула она головой.
– Ты должна знать эту неправду.
– Но мне страшно.
– А чего бояться? Мы предупреждены, а значит, вооружены. Гога теперь не охотник, он теперь дичь…
– И его спаси… И меня… Я хочу, чтобы мы завихрились вперед, в будущее… Не хочу вниз, под землю. И вверх нам с тобой рано… Мне страшно. Я не хочу, чтобы мне было страшно. Я хочу, чтобы ты меня завихрил…
Губами коснувшись моего уха, она расстегнула одну пуговицу на моей рубашке, затем другую. Дрожь ее тела усилилась, но заметно ослабла, когда я стащил с нее футболку. Это волна возбуждения погасила страх. Нет в ее мыслях больше Гоги, сейчас она могла думать только обо мне, о том, в чем сейчас нуждалось не только ее тело, но и душа…
Я вспомнил, как Вика шла по улице, какой быстрой и неуклюжей была ее походка, и эти нелепые туфли… Женщине трудно быть женственной, когда она опаздывает на работу. Но нет ничего проще казаться таковой, когда она лежит в постели с мужчиной; ее наготу не заменит никакой даже самый чувственный наряд, в красоте ее обнаженного тела нет ничего вульгарного. И все, что она делает, чтобы ублажить мужчину, кажется таким естественным. И прекрасным…
Но что-то не нравилось в ней моим пластиковым цветам; они стояли в хрустальной вазе за моей головой и о чем-то недовольно шептались меж собой. А может, их возмущало мое поведение? Воспользовался доступностью захмелевшей девушки, дал волю своим животным инстинктам… Может, в чем-то они были правы, но я не пытался заглушить их шелестящий шепот. Напротив, подлокотник дивана все сильней и резче напирал на журнальный столик, ваза раскачивалась все больше, цветы шуршали все громче. И вот они уже не ворчат, они уже орут на меня шепотом. «Хватит! Хватит!»… Но как мне быть, когда нам с Викой хочется еще и еще?
Ваза опрокинулась в тот момент, когда сила чувств ударной волной заглушила в нас все страхи; она покатилась по столу, боком уткнувшись в подлокотник дивана, цветы с шорохом высыпались на пол. И пришибленно замолчали. Им нечего было сказать. Им было стыдно за свое поведение. Зато мы с Викой пресыщенно улыбались, глядя друг на друга…
Женщина должна пользоваться косметикой, но это не всегда уместно. Например, в постели. Не нужна Вике никакая косметика. Совсем не обязательно ей припудривать прыщики под ухом. Лицо у нее теплое, распаренное и розовое, и это естественность новорожденного человека, которую преступно закрашивать и затенять.
Она смотрела на меня разморенно, покорно и благодарно, и этот ее взгляд растрогал меня. Я любовался ее красотой, принадлежащей сейчас только мне, я гладил глазами ее тело, с тихим восторгом запоминая выпуклости, изгибы…
Это эйфория, которая не всегда, но чаще всего наступает после бурного телесного общения. Скоро она может пройти, и тогда мне захочется избавиться от Вики. Выгнать ее я не смогу, потому что взял под свою опеку, но можно под надуманным предлогом скрыться от нее в своей спальне… Такие казусы случаются у меня с женщинами, в которых не хватает внутреннего огня.