Мщение Баккара
Шрифт:
Проговорив это, комендант прошел дальше, а вслед за каторжником пошел молодой юнкер.
Только в третьей зале юнкер подошел к нему и, дотронувшись до его плеча, сказал:
— Вы играете в баккара?
— Да, — ответил каторжник, вздрогнув всем телом,
— Хорошо… идите за мной. — Затем юнкер взял его под руку и повел в маленькую залу, где не танцевали.
Там несколько человек разговаривали вполголоса. Юнкер положил руку на плечо арестанта и указал ему на черное домино, сидевшее молча в углу.
У этого домино был на плече
— Пойдемте, — сказал юнкер арестанту.
Они оба подошли к этому домино, которое, казалось, глубоко задумалось и мысли которого, казалось, были за тысячу лье от этого места.
Это домино вздрогнуло, увидя перед собой костюм галерного арестанта. Но юнкер поторопился успокоить ее.
— Не бойтесь, сеньорита, — сказал он, — каторжники, которых встречают на балах, не очень опасны.
Домино, конечно, вспомнило, что оно находится на балу, и через его маску было видно, как из улыбнувшегося ротика выглянули белые как снег зубки.
— Прекрасная сеньорита, — сказал тогда юнкер по-испански, — вы ведь приехали из Франции?
Домино сделало движение, выразившее большое удивление.
— Вы меня знаете? — спросило оно.
— Да.
— А?..
— Вас зовут Концепчьона. Я потому-то и подошел к вам, — добавил он, — что вы приехали из Франции.
— Вы француз? — спросила молодая девушка, пристально смотря на юнкера и припоминая, где она видела его прежде — голос его был знаком ей.
— Я иностранец, — отвечал юнкер, — и ношу свой мундир вместо костюма, но мой друг…
Он взял за руку арестанта и представил его девице де Салландрера — ибо это была она.
Арестант поклонился молодой девушке так почтительно и так грациозно, что ее страх совершенно исчез.
— Мой друг, сеньорита, — проговорил юнкер, — арестант светский и очень хорошего происхождения.
— Вполне верно, — ответила Концепчьона, приглашая каторжника сесть подле себя.
Тогда юнкер отошел, не забыв шепнуть арестанту:
— Остерегайтесь, пожалуйста, произносить ваше имя. Когда юнкер ушел и когда Концепчьона осталась одна с каторжником, то она спросила его нежным меланхолическим голосом: — Вы француз?
— Да, сеньорита.
— Вы, вероятно, уроженец Парижа? Он печально покачал головой.
— Увы! Нет, сеньорита, — ответил он. — Я не видал своей родины целых двадцать лет.
— Двадцать лет!
— Да, сеньорита.
— Который же вам год?
— Скоро тридцать лет.
— Итак, вы уехали из Франции, когда вам было всего десять лет.
— Да.
— И вы живете все это время в Испании? Каторжник вздрогнул — этот вопрос как будто поставил его в затруднение.
— Я живу в Кадиксе одиннадцать месяцев, — наконец сказал он. — Но прежде…
Он приостановился.
— Я вас слушаю, — проговорила спокойно Концепчьона.
У арестанта был такой меланхолический и симпатичный голос, что он невольно проникал в душу.
— Случается, — продолжал он, — что встречаются на балу женщины,
— Что вы хотите этим сказать?
— То, что мой траур, траур глубокий и никому не известный, находится у меня в сердце.
— Вы страдали?
— Да, я страдаю и теперь.
Он произнес эти последние слова таким грустным голосом, что молодая девушка была тронута. Но он поспешил прибавить легким тоном:
— Я просил, чтобы мне сделали одолжение представить меня вам. Вы ведь приехали из Парижа, — из
Парижа, в котором находится теперь моя единственная привязанность в этом мире, и разговор о Париже и о тех, кого я оставил там, доставляет такое огромное счастье мне — изгнаннику!.. Я слышал, что вы так же добры, как и прекрасны, и я не побоялся обратиться к вам.
За этими словами последовало короткое молчание. Концепчьона, казалось, была в замешательстве, оставаясь наедине с незнакомцем, который, еще не зная ее, избрал ее своей поверенной. Но вскоре любопытство пересилило это нервное движение души и робость, и она ответила простым дружеским тоном:
— Могу ли я быть полезной вам?
— Расскажите мне о Париже! — воскликнул каторжник с нежностью в голосе. — Слово Париж — одно уже доставляет мне глубокое удовольствие и счастье!..
В продолжение почти двух часов арестант и молодая девушка не оставляли небольшой залы, в которой они сидели и в которой почти не танцевали. Они долго разговаривали о Париже, о Франции и о нынешних парижских нравах. Для француза, так давно изгнанного из родины, каждое , слово Концепчьоны подавало повод к вопросу, к простодушному удивлению. Молодой человек, сидевший перед Концепчьоной, был парижанин, не знавший совершенно Парижа. Но у него был такой приятный, такой симпатичный голос, что Концепчьона невольно чувствовала к нему какое-то особенное влечение.
Но вдруг пробило полночь, арестант вздрогнул и поспешно встал.
Концепчьона посмотрела с удивлением на своего собеседника.
— Простите, сеньорита, — сказал он, — но я должен оставить вас.
— Куда же вы идете?
Тогда он приложил свой палец к губам и тихо сказал:
— Это тайна…
Затем он осмелился взять маленькую ручку молодой девушки.
— Вы не уйдете с бала раньше трех часов, не правда ли?
— Для чего вам это нужно?
— Для того, что в три часа я возвращусь, — ответил он.
Он низко поклонился ей и ушел.
Концепчьона была очень заинтересована им и видела, как молодой человек прошел по зале и, смешавшись с толпой, исчез из виду. Молодая девушка хотела уже встать со своего места, как вдруг к ней подошел юнкер.
— О, вы одна? — сказал он по-французски.
— Да.
— Куда же ушел мой приятель? Концепчьона вздрогнула.
— Он ушел от меня, — сказала она, — и ушел так странно в ту самую минуту, как пробило полночь.
— Я знаю, почему.
— Вы знаете?