Мсье Гурджиев
Шрифт:
— Как дела? — приветствовал он меня на своем весьма приблизительном английском с сильным восточным акцептом.
Особенно меня поразило то, как он выговаривает звук «h». Это было не легкое английское придыхание, а, скорее, тяжелое грудное «ch», встречающееся в немецком, или даже гортанное «chr» восточных языков. На Гурджиеве был полурасстегнутый жилет, темные брюки па подтяжках и домашние туфли. Пиджака он не носил.
— Прощайте такой вид, — извинился он. — Я мало-мало кончал завтракать.
Затем он ткнул указательным пальцем в мою сторону и, обращаясь к молодому человеку, сказал:
— Очень четкий англичанин.
«Очень пунктуальный», — сообразил я.
— Настоящий англичанин, — продолжал он, не давая
— Да мне и так все ясно, господин Гурджиев, — вмешался я, — отлично понимаю все, что вы говорите.
— Тогда берите одна сигарета.
— Благодарю вас, я не курю.
— О, эти американцы! Не курить сигарета! Нет, я давать вам настоящий сигарета, волшебный сигарета! Турецкий или русский. Какой вы предпочитывать?
Он протянул мне объемистую коробку с русскими папиросами.
— Еще раз благодарю, но я и в самом деле не балуюсь табаком.
— Вай-вай, а какой хороший сигарета, прима, прима. Но если вы это не курить, тогда я вам давать… как это называть… сигарета для не курить? Как вы это называть?
Он обернулся к своему переводчику, который поспешил пояснить:
— Мистер Гурджиев имеет в виду специальные сигареты для некурящих, не угодно ли попробовать?
Мне стало малость не по себе от такой назойливости, но я пересилил себя и добродушно повторил, нисколько не кривя душой:
— Большущее спасибо, но меня затошнит после первой же затяжки. Я никогда в жизни не курил.
Потом я уселся на диванчике рядом с Гурджиевым, который удобно устроился в огромном кресле. Молодой человек сидел чуть поодаль, у камина, и продолжал боязливо коситься в сторону учителя. Невозможно представить, чтобы он хоть когда-нибудь улыбался или шутил. Его лицо не выражало ничего, кроме ужаса, — или то была маска истерического ожидания чего-то еще более страшного? У Гурджиева было типичное восточное обличье. Смуглая кожа, чуть тронутые сединой черные усы. Темные и очень живые глаза. Но самой, так сказать, восточной чертой его лица был рот с подвижными, никогда не смыкавшимися вплотную губами, за которыми виднелись пожелтевшие от курения зубы. Гурджиев был совершенно лыс и довольно грузен, но чувствовалось, что в юности его можно было назвать красавцем — из тех восточных красавцев, которые так нравятся женщинам. Повадка у него была очень любезная, он без конца улыбался, словно стараясь меня соблазнить. И однако я чувствовал себя не в своей тарелке. Я нелегко поддаюсь «телепатическому воздействию», не принадлежу к числу тех, кого называют «хорошими медиумами». Никому еще не удавалось меня загипнотизировать. Вот и сейчас я весь подобрался, стараясь не поддаться никаким психическим внушениям, какой бы характер они ни носили. Но вопреки всем моим стараниям какая-то странная слабость начала вдруг растекаться по нижней части моего тела, начиная с пупка и переходя на ноги. Это неприятное ощущение с каждым мигом становилось все отчетливей, а секунд через двадцать сделалось столь сильным, что я засомневался, удастся ли мне, при всем моем желании, встать и выйти из номера.
Я изо всех сил старался не смотреть на Гурджиева, не давать ему возможности перехватить мой взгляд. Так продолжалось по крайней мере минуты три. Наконец я обернулся к молодому человеку и сказал ему:
— Если мистер Гурджиев не поймет моих слов, будьте любезны выступить в
Тот молча кивнул. Я по-прежнему не сводил с него глаз. Гурджиев сидел справа от меня. Но, несмотря ни на что, ощущение слабости все нарастало.
Я был в ясном сознании, полностью отдавал себе отчет во всем, что со мной происходило, внимательно следил за ходом этого необычного и завораживающего опыта. Нервное напряжение все усиливалось, грозя перейти в обморок. Но чувство тошноты не поднималось выше середины живота. Сильно дрожали колени, словно перед экзаменом или в приемной дантиста; я был уверен, что при попытке встать у меня подкосятся ноги и я рухну на пол.
Я нисколько не сомневался, что это странное состояние вызвано чарами Гурджиева, и потому счел за благо собраться с силами и покинуть номер. Сосредоточив все свое внимание на беседе с молодым человеком, я почувствовал, что напряжение мало-помалу спадает и я прихожу в себя. Еще несколько минут — и я вырвался из «магического круга». Этот диковинный опыт можно объяснить по-разному. Он мог быть чем-то вроде гипноза или даже самогипноза, сковавшего нижнюю половину моего тела, но не затронувшего ни сознания, ни эмоциональных центров. А может быть, я столкнулся с той формой флюидической эманации, которой, как уверяют, владел Распутин. Она подчас проявляется помимо воли человека, от которого исходит; ее можно сравнить с запахом, издаваемым некоторыми представителями цветных рас.
Возможно еще одно объяснение. Отдельным ясновидящим удается до такой степени развить свой дар, что при общении с ними могут наблюдаться явления, подобные описанному мною. В качестве примера можно привести Рудольфа Штайнера: его внутреннему зрению был доступен не только физический, но и духовный облик находящегося перед ним человека. Однако Штайнер отчетливо осознавал опасность подобных опытов. «Мысль о том, что человеческая личность может быть низведена до уровня простого объекта исследования, пишет он в одной из своих книг, — должна быть отброшена раз» и навсегда. Вторжение в чужую душу всегда должно сочетаться с безграничным уважением к личному достоинству другого, с признанием святости и самоценности человеческого существа».
Я, разумеется, мог бы противостоять «ясновидческому вторжению». Будь я при встрече с Гурджиевым настроен более благожелательно, менее вызывающе, его проделка, скорее всего, не удалась бы. Никакое «психическое воздействие» не в силах преодолеть дружелюбного и человечного настроя души; есть и другие способы оградить себя от нежелательного «психического» давления…
Когда ощущение нервозности и слабости в ногах прошло, я обернулся к Гурджиеву:
— Я слышал, что у вас только что вышла книга, первое из ваших печатных произведений. До сей поры мне приходилось довольствоваться только пересказом ваших идей из чужих уст. Так вот, не могли бы вы сказать мне, где ее можно приобрести.
Мой хозяин встал, открыл один из черных чемоданов, валявшихся на полу, и вытащил из него тоненькую книжку.
— Вот она, — сказал он, протягивая ее мне. — Эта книга ни за какие деньги не купить. Книга не для всех, книга для избранных. Но я дарю ее вам. Вы находить здесь все, что искать.
Поблагодарив его, я продолжал:
— А еще мне сказали, что вы готовите труд, в котором содержится свод всего вашего учения, отражается весь ваш многолетний опыт.
Он только махнул рукой.
— Я писать девять книг в один время, и все вот такой толщина.
Он растопырил пальцы, показывая невероятный объем своих сочинений.
— Насколько мне известно, рукопись одной из ваших книг находится в Лондоне, у ваших прежних учеников. Это и есть один из девяти томов?
Гурджиев презрительно передернул плечами.
— Пустяки это, ерунда. У них есть все мои видения.
Я бросил недоумевающий взгляд в сторону молодого человека.
— Он хотел сказать — «мои произведения», — пояснил тот.