Мсье Гурджиев
Шрифт:
Цель настоящей литературы выразить человеческую личность целиком. Следовательно, подлинное творчество начинается с решительного отказа признать реальность ложных «я», включая «я» самого автора, которое не более истинно.
С какого-то момента мы уже понимали, что у писателя есть всего два способа изобразить ложное существование.
Первый. Мое бытие ущербно, я робот и пишу только для того, чтобы заявить, что на данный счет не заблуждаюсь. К тому же призываю и читателя. Ничего мне не остается, как описать это ложное существование изощреннейший узор, вытканный из гнилых нитей. Таковы «Улисс», «В поисках утраченного времени», «В ожидании Годо». Я описываю ложное существование с отвращением и подобное же омерзение к нему стараюсь вызвать у читателя. «Читая стихотворение, утверждает Рене Домаль, мы созерцаем битву поэта с ложью. Он повествует о себе самом, своих муках, он
Нас, однако, подобный способ не устраивал. Разве что в качестве подготовки ко второму к нему мы и спешили перейти. Впрочем, граница между подлинными исследователями духовной жизни и популяризаторами пролегла уже после войны. Мы добровольно предоставили полную свободу этим бездарям, пускай себе токуют. Наставниками стали именно те, кто и сам только что дозрел до экзистенциализма, причем весьма поверхностно понятого. Они-то были уверены, что столь жалкого багажа им хватит, чтобы стать писателем.
Мы же мечтали освоить второй способ письма.
Если существует возможность достичь целостности собственной личности, то с этого следует и начать. Лишь после того получишь право ораторствовать или испещрять значками бумажные листы. Но как этого достичь или хотя бы встать на верный путь? Очень просто: преодолеть инерцию своих привычек. Каких именно? Всех влечений, из которых и состоит твоя жизнь. Ты же раб собственных воспоминаний, ощущений, желаний, мыслей, бифштекса, который поглощаешь, сигареты, которую куришь, похоти, хорошей погоды или ненастья, вон того дерева, проехавшей мимо машины, прочитанной книги. Все это необходимо отвергнуть. Но что же я получу взамен? А ты попробуй и сразу поймешь всю благотворность своего восстания против жизненных привычек. Пусть у тебя даже не хватит сил, пускай будут провалы, ты все же поймешь, что все ложные «я» сметены с пьедестала как горсть праха и он теперь свободен. На него можно воздвигнуть подлинное Я, твердое и плотное, как мрамор. Неважно, будет ли оно воздвигнуто, но сам бунт против всеобщего не-существования и себя самого, и окружающего мира вдохнет в мою речь созидательную силу, которой лишена речь обыденная невнятная и несвободная.
Разглядываю дерево. Что я из себя представляю? Не личность, а облачко пыли. Я существую лишь в созерцаемом мной. Но существует ли само дерево? И оно не существует: его дупло рот, из которого я изливаюсь, как дыхание. Оно здесь только для того, чтобы породить мое ложное существование. Рассматривать надо осторожно. Если я созерцаю дерево с осторожностью, не отождествляю себя с ним, рассматриваю его сознательно, если борюсь и с самим собой, и с этим деревом за то, чтобы видеть его таким, каково оно есть, тем самым я и себе, и ему дарую подлинное бытие. Как бы творю дерево. И если теперь я напишу слово «дерево», это уже будет не случайно брошенным словом, но актом наречения дерева, после чего оно впервые обретет бытие дерева. Изменяется мое отношение к объектам: прежде я относился к ним как к свидетелям защиты на бесконечном судебном слушании, в котором и заключалось мое «существование». Я сочинял о них байки, делал предметом литературы, теперь же я их просто называю [45] . Таков Адам, изображенный Уильямом Блейком: его большие глаза широко распахнуты, и в то же время взгляд как бы устремлен в глубь себя; его левую руку обвила змея, а указательный палец правой руки воздет вверх. На втором плане проходят вереницей все живые существа. Он нарекает их именами.
45
К этому стремились, например, Поль Сезанн или Шарль Фердинанд Рамю.
НАРЕЧЬ предстоит не только предметы, но и людей, и отношения между людьми. На вопрос Люка Дитриха: «Как ты думаешь, что нас с тобой связывает?» Рене Домаль ответил:
«Наша дружба не состояние, а постоянный процесс. Нельзя относиться к ней как к чему-то
Каждый миг нашего общения должен быть священным. Ты существуешь для меня, как и я для тебя, лишь в моменты, когда я открыт, чтобы принять тебя, когда ты теряешь для меня свою предметность. В ином состоянии мы друг другу не нужны…» [46]
То же и в любви. Вспомните, что говорил Оредж: необходимо внутренне перестроиться, изменить собственные представления о любви. Человек, которого мы любим, для нас «вещь», предмет нашей страсти. Влюбленные стремятся овладеть друг другом, как предметом. Каждый из них как бы превращается в пасть, стремящуюся пожрать другого. Но возможна иная любовь, когда на равных правах существую я и существуешь ты. О том же говорил и Ясперс: «Общение возможно только между двумя суверенными личностями… Только в противостоянии подобного рода мы раскрываемся друг другу, тем самым призывая один другого к свободному сотворчеству».
46
Chaque fois que 1'aube parait. Gallimard.
Наша цель не описывать, а творить. Но для этого необходимо сперва сотворить самого себя и только тогда приступать к описаниям. Я написал: дружба. Это и есть дружба. Я написал: дерево. Это и есть дерево. Я написал: любовь. Это и есть любовь. Следует вновь произнести имена предметов, животных, всех живых существ и взаимосвязей между ними.
Чтобы пояснить свою мысль, приведу пять формул Роллана де Реневилля с комментариями Домаля из книги «Всякий раз, когда начинает светать»:
1. Поэзия (то из написанного, что обладает священными свойствами) это средство познания мира.
2. Истинное познание возможно только на собственном опыте. Домаль добавляет: «Соответственно речь не идет о назидательной или философской поэзии, которая только рассуждает о предмете».
3. Истинное познание возможно лишь в слиянии субъекта и объекта.
К чему мы и стремились, занимаясь у Гурджиева. Однако есть опасность понять эту формулу превратно, о чем предупреждает Домаль:
«Подобный принцип хорошо известен и уже успел принести немало вреда. По недоразумению с ним связывают такие вредные понятия, как пресловутая «интуиция», «приобщение», «слияние» и т. д. Важно, с чем слиться. Если с внешним и несамостоятельным объектом, то это значит быть им порабощенным, уснуть, что, как правило, и приводит к потере собственной личности. У крысы, попавшей в ловушку, есть два пути: либо начать пожирать приманку, полагая, что это единственный способ познания, либо попытаться вырваться на свободу. Сохранение собственной личности в процессе познания путь к свободе, к познанию подлинному».
4. Истинное познание совершенно. Комментарий Домаля:
«Если наше существование относительно, то как же мы можем овладеть совершенным знанием? Тогда одно из двух. Допустим, мы признаем, что наше познание раздроблено на отдельные акты. В таком случае о совершенном знании не может быть и речи. Нам остается поддерживать связи только с теми объектами, которые Реневилль называет «мистическими», иначе мы окончательно попадем в плен к внешнему. Стремясь к мгновенному познанию всего разом, можем ли мы быть уверены, что действительно обрели полное и совершенное знание, что это не обман чувств? Чтобы убедиться в точности нашего знания, надо постоянно подвергать его экспериментальной проверке».
5. Поэтическое творчество (даже малейший его проблеск) подобно сотворению мира.
Комментарий Домаля:
«В порыве вольного вдохновения поэт, сочиняющий стихотворение (или неважно что), сознавая при этом, как он творит, зачем и для кого, поистине сотворяет мир. Но не так-то просто припомнить поэта, способного к подобному творчеству. Существенный изъян большинства поэтов, да и наша общая беда безответственность. Поэт вовсе не обязан осознавать механизм собственного творчества. Увы, так оно и происходит. Об этом же говорит Сократ, называя поэтов «безумцами», «одержимыми», «орудием богов». (Обычно подобные определения считают хвалебными. Действительно, в «Федре» их можно счесть за похвалу, но стоит заглянуть в «Иона», и станет ясно, что похвала эта не без иронии.)