Мстислав Великий
Шрифт:
— Постоим! Постоим, — поддержали бояре.
Ставр в беседе больше помалкивал — не только потому, что и без него все сказали другие. Он чувствовал, что князь зовёт бояр не просто так — Владимиру Мономаху и сыну его Мстиславу не по нраву пришлось самоуправство новгородцев. Они желают навести порядок, а он, Ставр Гордятич, городской сотский, встал у них на пути. Он посмел обидеть их доброхотов — и назван врагом. Но боярин не чувствовал за собой вины. Всё-таки он был новгородцем, а Новгород от веку был сам по себе!
Ещё несколько дней судили и рядили бояре, а потом стало известно, что в Киев собираются Константин
Прощание с семьёй вышло коротким. Обе дочери, Ульяница и Милена, давно были замужними, и на крыльцо вышла только Василиса. Молодая жена не спала ночь, под глазами её залегли чёрные тени. Она крепилась, пока Ставр спускался с крыльца и садился на коня, но потом не выдержала — подбежала, подпрыгнула, цепляясь за руки мужа, прижалась всем телом.
— Сокол мой ясный, — выдохнула дрожащим голосом, — ...не езди...
— Надо ехать, Василиса, — Ставр обнял жену. — Князь зовёт...
— На погибель он зовёт тебя! Аль не чуешь над собой беды?
— Беда будет, когда дома останусь. Тут уж не будет мне прощения. А так... Мстислав Владимирич приятель мне. Я ему служил. Должен он меня вспомнить. Да и дело наше правое. А Владимир Всеволодович за правду крепко стоит — то по всей Руси ведомо. Не обидит он нас, как Всеволод.
— Всеволод — ведь внук ему. Яблоко от яблони... Боюсь я за тебя!
— Боишься — молись. И береги себя! — Ставр поцеловал солёные от слёз губы жены и ссадил её с седла. — Я скоро ворочусь!
Василиса кусала губы, боясь вымолвить хоть слово — на уста просился плачь по покойнику.
Велга с Валдисом прощалась коротко. Мать только обняла сына, погладила светлые волосы и, перекрестив, прошептала:
— Береги боярина!
Жизномирич поклонился матери.
Ехали поездом — бояре со своими дружинами, иные с сынами и зятьями. Пущай, мол, Киев видит, что не просто гости приехали. Послал их сам Господин Великий Новгород, и присланы они, чтобы от всего города слово молвить.
Оба посадника — Константин Мовсиевич и Анисим Лукич — дорогой не разговаривали, нарочно не замечая друг друга. Каждый верил в свою правоту — за одним стоял Владимир Мономах, сильнейший князь на Руси, а за вторым — Новгород, привыкший, что князья в нём сидят не по роду, а по приводу. Их сторонники тоже косились друг на друга со скрытой гордостью и неприязнью.
Все ждали Киева. Но путь был долог — долгий путь «из варяг в греки», не раз и не два хоженный купцами и новгородскими дружинами. Большинство бояр никогда не покидали Новгородчины и в Смоленской земле притихли, оставив распри. Ставр уже был здесь — когда Мстислав Владимирич вместе с отцом отправлялся воевать половцев. Казалось, ничего не переменилось с той поры. Те же избы, леса и реки. Ничто не отвлекало от дум, и тревожные мысли одолевали сотского.
Он по-прежнему не знал за собой вины — поступил так, как чувствовал, пошёл за Новгород и был готов стоять за родной город до конца. Всеволод оказался не таким, как его отец, да и сам Мстислав с годами переменился. Повстречайся они сейчас, Ставр не кинулся бы к Мономашичу с дружеским приветствием, как когда-то. Между ними встал Новгород. Но что он
По Днепру шли на лодьях, и Киев открылся новгородским гостям во всей красе. Только что прошёл дождь, ещё пахло сыростью и землёй, на небе не разошлись облака, но купола Софии сверкали так ярко, что больно было глазам. Нарастал шум на торгу и на Подоле — вспугнутые было дождём, люди начали возвращаться к прежним делам. Пестротой, суетой, деловитостью Киев был очень похож на Новгород. Но пестрота его была иной, суета — напускной, а деловитость — мелкой. Растерявшиеся сперва бояре скоро опомнились, и на новгородском дворище, куда все ввалились, стало шумно и тесно.
После разошлись по теремам. Константин Мовсиевич со своими доброхотами отправился прямиком к Владимиру Мономаху — как верный слуга доложить о приезде, да и задержался. Часть новгородцев остановилась в Печёрской лавре — тамошние иноки с готовностью приветили приезжих.
Не сиделось на месте и Ставру. Терзаемый предчувствиями, он не мог долго оставаться на новгородском дворе и пошёл побродить по Киеву. Стольный град был велик. Несмотря на то что спускался вечер, всё ещё гудел торг, сновали по улицам люди, звенели молоты и стучали ткацкие станки. Киев был тороват и деловит, как Новгород. Сами по себе города были равны, но в Киеве сидел князь. Здесь была власть и сила. Отсюда Владимир Всеволодович правил всей Русью. Новгород был частью Руси. Значит, и там скоро будет править Мономах. Впрочем, он правит уже...
От этих дум Ставру стало не по себе. На душе было тяжко. Стремясь хоть как-то облегчиться, он свернул туда, где звенели колокола, созывая народ к вечерне.
В Софийском соборе царила полутьма. Плыл запах ладана, подрагивали в руках молящихся свечи. Затеплив свечу перед иконой, Ставр пробрался ближе к амвону, и тут ноги словно приросли к полу.
В первых рядах молящихся он узнал Константина Мовсиевича, Завида Дмитрича и других бояр. А среди них — Мстислава Владимирича!
Словно ушат холодной воды выплеснули на Ставра. Он вдруг понял, что Василиса была права, когда боялась его отпускать. Ничего хорошего в Киеве в самом деле не ждёт. Но уезжать было поздно.
Боком, стараясь не мешать молящимся, Ставр подобрался к стене, встал в тени за колоннами и воззвал к Богородице, прося даровать ему помощь и защиту.
«Господи, помоги рабу твоему Ставру Гордятичу». И всё крестился и шептал молитвы.
2
Несколько дней спустя, потомив строптивых новгородцев ожиданием, Владимир Мономах наконец пригласил их в терем. Бояре шли толпой, важно ступая по вощёным полам княжеских покоев. От их отроков и слуг на просторном дворе стало тесно. Но когда распахнулись двери в гридницу, бояре стихли.
Владимир Всеволодович знал, как удивить гостей. Он восседал на золотом стольце важный, гордый, неприступный, неулыбчивый, в окружении сыновей. Мстислав стоял по правую руку, молодой Роман — по левую. На высоком, с залысинами, лбу Мономаха сверкала каменьями шапка Мономаха — драгоценный дар Алексея Комнина.
Повисло молчание. Мономах сидел и ждал. Стояли новгородцы, глядя на киевского князя. Потом Константин Мовсиевич первым потянул с головы шапку:
— Здрав буди, князь Владимир стольнокиевский!