Мстислав
Шрифт:
Потом они сидели в трапезной за обильно уставленным столом, и мать всё подсовывала ему горячие шанежки, приговаривала: «Ешь, Провушка, ешь, набирайся силы». А отец посмеивался: «Куда уж боле». Он расспрашивал о Киеве и князе Ярославе, а когда узнал, с чем сын заявился, посерьёзнел:
– Вече решит. А коли приговорит ополчение созывать, откроем скотницу.
– Ужли вече решит по-иному?
– Да видишь ли, сын, - Гюрята почесал пятерней лысину, - Новгород город торговый, своенравный и крикунами богат.
– Так завсегда бывало, - заметил Пров, -
– Будем на то уповать. А с вечем тянуть не станем, скажет «добро», мы князю Ярославу с удовольствием поможем. Чать, не впервой ему к Новгороду обращаться.
Пров перешёл волховский мост о семнадцати устоях, поглазел, как по ещё слабо затянутому льдом Волхову мальчишки лихо скользили на деревянных полозках, подвязанных к валенкам, и завидно ему стало, что вырос из возраста этих шустрых отроков.
А ледок под ними прогибался, потрескивал, того и гляди, проломится, но мальчишкам не боязно, весело. Было время, и он, Пров, вот так же бегал по Волхову на коньках, вырезанных из дерева, вытаскивал товарищей из полыньи и сам однажды провалился. Его отпаривали в бане, после чего Гюрята высек сына так, что Пров два дня не мог сесть.
О розгах вспомнил, и захотелось ему увидеть старого учителя монаха Феодосия. Повернул Пров на архиепископское подворье.
Шёл и улыбался. Виделись ему те розги, которые висели на стене за учительской спиной. Пров представлял, как в Киеве расскажет Кузьке о школе и учителе.
Феодосия разыскал в той же келье, где жил Кузьма, когда приехал учиться. Вон и жбан с водой, а рядом ковшик. Всё как прежде, разве келья стала ещё теснее и ниже. Да это же не келья, а он, Пров, раздался и вырос…
Монах сидел за налоем и читал Евангелие. На учителе всё та же потёртая ряса и скуфейка, из-под которой выбились седые космы. На вошедшего в богатой шубе и собольей шапке боярина глянул с любопытством.
Молодой боярин шапку скинул, к руке старца приложился. Тут и Феодосий узнал, слезящиеся глазки блеснули хитринкой:
– Провушка, ты ли это? Ох, Господи, воистину неисповедимы пути Твои. Я тя этой десницей сёк, а ты её лобызаешь.
Пров смотрел на старца с состраданием: по его ли большому уму так жизнь прожил? Вслух же сказал:
– Мало сёк, учитель, мало, ибо грамоту я так и не осилил. А вот Кузька, отец Феодосий, науки зело превзошёл и за то у князя Ярослава в чести.
– Козьма, Козьма, - монах пожевал бескровные губы, - углядел я в нем прилежание и не попусту латыни и греческому обучал. Садись, боярин, указал на скамью, - поведай мне о жизни своей…
Ударил вечевой колокол. Загудел призывно, а на всех четырёх концах застучали кожаные била. Переговариваясь, спешил народ на площадь у детинца.
– Скликают!
– Верно, есть о чём сказать!
– Да уж попусту не позовут на вече.
Запрудили новгородцы вечевую площадь, разобрались концами. На помост-степень взошёл посадник Гюрята,
– Люд новгородский, бьёт тебе челом князь Ярослав.
Затихла площадь, слушает, о чём Ярослав устами Гюряты сказывать будет. А тот продолжал:
– С той поры, как помогли мы вернуть князю отчий стол, отняли ляхи у Киевской Руси червенские города и кабалят русичей.
Площадь взорвалась негодующе:
– Кабалят?
– А куда князь смотрит?
– Потому и кланяется вам Ярослав, сказал посадник - и просит прислать в подмогу Киеву новгородское ополчение.
– Нам бы Киев дань уменьшил!
– раздался голос из толпы бояр и купцов, теснившихся у самого помоста.
Однако одиночный голос потонул в общем крике:
– Надобно червенские города забирать. Ляхов наказать достойно!
– Созывать ополчение!
– Сзыва-ать!
– заорала площадь.
Гюрята дождался, пока успокоятся, подал голос:
– Вече приговорило, и так по тому и быть. Начнём ладьи конопатить да охочий люд в ополчение нанимать.
В Словенском конце повстречал Пров молодку. Ростом невелика, но в теле. Короткая шубейка плотно облегала её. Собой молодка ладная, брови узкие, дугой, а под ними глаза огромные с зеленцой. Щеки и носик на морозе покраснели.
Идёт молодка, маленькими валенками снег подминает. Остановился Пров, посторонился да и сам не заметил, как ноги понесли за ней. Быстро шла молодка, спешил и Пров. У бревенчатого дома остановилась, повернулась к Прову:
– Аль потерял чего?
Пров не растерялся:
– Нашёл только.
Молодка усмехнулась:
– Коли нашёл, заходи, пополам поделим.
Отгуляли новгородцы широкую Масленицу, с блинами и снежной горкой, катанием на санках, с припевом:
Уж ты, наша Масленица, Приезжай к нам в гости На широк двор на горках покататься, В блинах поваляться, сердцем потешиться…Вдосталь Пров и блинов поел в сметане и масле, и с Любавушкой натешился. Со всеми воздвигал снежный городок, брали его приступом. А от кулачного боя Любавушка увела:
– Не хочу зрить лик твой в кровоподтёках и ссадинах…
Сразу за Масленой приступили к сборам. По всему берегу горели костры, и в чанах варили смолу, конопатили ладьи, насады и расшивы. Переход дальний предстоял и нелёгкий. В охотниках недостатка не было. Молодым парням повоевать в забаву, удаль свою показать да места новые поглазеть.
Пров работал со всеми. Скинув шубу и шапку, в одной рубахе он ловко рубил топором, ставил мачты и реи, подправлял скамьи гребцов, подшучивал:
– Ну, новгородцы-молодцы, привезёте из королевства девиц ляшских, они на любовь горазды!