Мстислав
Шрифт:
– Почто бьют?
– удивился Мстислав.
Выбрались из-за стола, поспешили на площадь. Тут уже народ собрался, шумит, к князю подступают:
– Забери посадника, князь!
– Почто всё разом!
– осадил их Мстислав.
– Где старосты уличанские?
Выбрался из толпы детина:
– Я сказывать стану. Не по чести боярин Роман воеводствует, старост в клети держит!
– За что?
– повернулся Мстислав к боярину.
– На мостовые деньги не собрали.
– Аль дважды в год?
– заорала толпа.
–
– Слушай, люд переяславский, - подал снова голос князь, - сам до истины дознаюсь. Заберу я боярина Романа, вам же нового посадника дам!
Разошёлся люд, а Мстислав Хазрета подозвал:
– Останешься на воеводстве в Переяславле, касог, а Марью с Василиской пришлю немедля, им здесь не впервой жить. Верю, Хазрет, не станешь воровством промышлять.
За месяц в Чернигове сдал боярин Роман, осунулся. Стыдно, не ведает за собой вины, и не утаивал он денег из казны. Всю жизнь честью дорожил, и на хазар ходил, и с печенегами бился, и к касогам послом ездил, и в Дикой степи недругов искал. В княжьей дружине с отроков…
А в Переяславле гривны на мостовые требовал, надобно плахи поменять и на торгу, и на въезде. Что же до денег, какие зимой собрали, так на них овёс для коней купили. Он, посадник, этого делать не смел, деньги мостовые есть мостовые, но коль у коней овёс закончился, а в казне на то гривен не оказалось?
Обидно боярину Роману, ведь знали уличанские старосты, куда деньги мостовые трачены, утаили, его винили, а Мстислав им веры дал…
Закончили возводить башню сторожевую, князь мастеровым пир устроил, а на следующий день дружина собралась. Отроки на княжьем дворе пили меды хмельные, пиво горячее, ели сытно, а бояре в гриднице пировали.
Звали и Романа. Не собирался он, да Мстислав прислал гридня сказать: князь кланяется, просит.
За столами собралась вся боярская дружина. Тесно сидят. Роман голову опустил: облыжно оговорён. И не знает боярин, что поздним вечером из Переяславля приехал Хазрет и привёз всю правду с нём: честен боярин Роман, нет на нём воровства, а уличанские старосты с дуру горланили, их на то подбил староста ряда торгового…
Встал Мстислав, и замолчали все, слушают, о чём князь сказывать будет. А он к Роману подошёл с братиной:
– Прости за обиду, боярин Роман. Пустым словам поверил, а о делах твоих добрых забыл. А то князю недостойно и мне в науку. Перед всей дружиной винюсь. Не таи на меня зла. Выпьем, боярин, за мир добрый.
Выпил, дал братину Роману. Пили бояре, прославляли справедливость князя. Рядом с Мстиславом за столом сидел боярин Авдей, ведавший посадской избой. Склонился к нему князь, спросил:
– Всё ли у тя учтено, боярин Авдей, не покрывает ли отрок Никодим, корысти ради, кого из именитых людей черниговских?
Никодим парень молодой, но в силе великой. Ведал он книгами прихода и расхода и, кто
Авдей бок поросячий отодвинул, губы рукавом вытер:
– Нет, князь, я Никодиму верю.
– То и хорошо. Только слышал, он подношения любит и на трапезу когда зазывают.
– И об этом ведомо мне. Но и посуди, князь, у Никодима ни кола ни двора, а тут накормят и напоят. Но ум он не пропивает.
– Коли так, то и ладно, но от подношений пусть отречётся. Корысть человека съедает, яко ржавина железо.
5
Когда Мстислав вошёл в горенку, княгиня перед зеркалом усиленно растирала бледное лицо. Ей было зябко, и она куталась в меховую душегрейку. Увидев князя, улыбнулась грустно:
– Я смерть свою чую.
Мстислав обнял её:
– Зачем говоришь такое?
Добронрава головой покачала!
– Нет, не пустое плету. Да и не боюсь её. Сказано в Святом Писании: «Человек подобен дуновению ветра; дни его - как уклоняющаяся тень».
– Не хочу слышать, - рассердился Мстислав.
– Почто огорчаешь? Аль мало карал меня Всевышний?
– Полно, не буду.
– Из жизни уйдёшь, на кого меня оставишь?
– Сказывала, забудь, о чём говорила.
Мстислав погладил ей руку:
– Неспокойна душа моя, Добронравушка, мятётся она.
– Тревога какая?
Он плечами пожал.
– Коль не ведаешь, так и отринь волнения. Я своего князя орлом зрю.
Покинул Мстислав горенку, Евпраксия вплыла. В последние годы постарела боярыня, ещё больше раздобрела, а всё такая же белотелая, глаза насмешливые:
– Кукуешь, лапушка, а дни-то какие пригожие, осень листву золотит. Потоптала бы тропинку с девками, зимой в четырёх стенах насидишься…
Добронрава отшутилась:
– Пригож день, да не для меня.
– Что так? К обедне сходим?
– Не сегодня, Евпраксия, завтра…
Но завтра не было. Той ночью Добронрава скончалась.
Со смертью княгини опустели хоромы черниговского князя. Даже в просторной гриднице, где всегда людно, казалось, замерла жизнь. Соберутся дружинники, ходят бесшумно, говорят вполголоса, а о смехе не помыслят.
Пасмурен Мстислав, неразговорчив. Духовник Кирилл зашёл как-то к нему, сказал:
– Все мы скорбим о княгине, но Господь отвёл каждому свой срок. У княгини он окончился, настанет и наш час, а потому воспринимай всё терпеливо. Помни, жизнь суета сует.