Мстислав
Шрифт:
К темну расшивы подошли к Ладоге. Ещё загодя князь Ярослав решил устроить здесь ночёвку. Когда корабли причалили к дощатым мосткам, на пристань высыпал весь городской люд. В высокой бобровой шапке, дорогой шубе пришёл встречать князя и посадник Парамон. Немолодой, болезненно-жёлтый воевода привёл Ярослава в свои хоромы. Дворовые забегали, натащили в трапезную снеди, уставили стол. Ярослав скинул шубу и шапку, отдал отроку, сам умылся над тазиком, сел рядом с хозяином.
– Ну, сказывай, боярин Парамон, как живёшь?
Боярин
– В людской нужде живём, князь. Вот и этим летом набежала воровская дружина варягов, пограбила поморян и ушла безнаказанно. А всё оттого, что дружина у меня мала числом. Варяги то чуют и потому смелы.
Ярослав постучал костлявым пальцем по столу, ответил:
– Твою нужду знаю, но ты сам о городе и крае мало печёшься. Давно надобно бы тебе на новгородском вече кликнуть охочих людей к себе на жительство и в дружину. Да не раз то проделать. Я же дозволяю брать с поморян для ладожской дружины по кунице с дыма да съестного на пропитание воинам.
– На том спасибо, князь, - не поднимаясь, отвесил поклон боярин.
– И ещё хочу сказать, боярин. Ладога, что ворота у "Новгорода, будет крепка, и новгородцам покой от варяжских разбоев обезопасится. Ты, Парамон, ров прокопай да городни повыше поставь. Лесом, поди, не беден.
– Исполню, князь.
На рассвете потянул мороз, и с запелёнатого тучами неба посыпалась мелкая, колючая пороша. Ветер гнал её по мёрзлой земле, наметал под изгородями белёсыми ветровками. У берега Волхов покрылся тонким прозрачным ледком. Ивашко присел на корточки, пальцем придавил ледяную корку, покачал головой, потом поднялся, зашагал к стоявшему на возвышении боярскому терему. Было рано, и на подворье безлюдно. Кормчий отыскал опочивальню, где спал Ярослав, вошёл без стука, сказал негромко:
– Князь, пробудись!
Ярослав открыл глаза, увидел кормчего, откинул сшитое из куниц одеяло, подхватился:
– Что стряслось, Ивашка?
– Припозднились, князь, расшивам дальше нет хода, Волхов становится.
Ярослав натянул сапоги, ополоснулся над тазиком. Надевая рубаху, спросил:
– Не отпустит ли мороз?
– Забирает. Теперь дожидайся, пока ледяная дорога установится, тогда на санях тронешься. Мы же здесь перезимуем, а по весне расшивы домой пригоним.
– Так и придётся, - согласился Ярослав.
В приоткрытую дверь просунул голову Парамон:
– С зимой тя, князь.
– И почесал бороду.
Не ко времени зима, - недовольно ответил Ярослав и повернулся к кормчему: - Расшивы на берег вытащите, дальше плыть не станем. А ты, боярин Парамон, о санях позаботься да Добрыне накажи, пусть два десятка воинов отберёт для дороги.
Ивашка вышел. В опочивальне остались Ярослав и боярин.
– Варяги, князь, что с тобой приплыли, по домам на постой определены, как ты и велел. А ярл их, Рангвальд, у меня в хоромах жить станет.
–
Парамон помялся, не решаясь продолжать речь. Яро» слав заметил это, спросил:
– Что ещё не досказываешь, воевода-боярин?
– Просить хочу тя, князь, освободи меня от посадничества. Стар я и в Новгороде смерть желаю принять.
Нахмурился Ярослав, долго не отвечал, думал. Потом сказал:
– Добро, Парамон, поедешь со мной по первопутку в Новгород. Здесь же посадником оставлю Рангвальда. Он хоть и варяг, но кровь у него с Ириной одна. К тому же в воеводских делах он разумный, хоть и годами молод.
По первопутку санный поезд покидал Ладогу. На первых лёгких санках, покрытых медвежьей полостью, сидел раскрасневшийся на морозе князь Ярослав. Следом, на трёх розвальнях, умостились два десятка дружинников с воеводой Добрыней, а за ними, закутавшись в две шубы, только нос торчит, боярин Парамон с женой. Боярыня обложилась домашним скарбом, довольная: Новгород не Ладога.
На двух последних санях вдосталь нагрузили съестного. Дорога не ближняя, и сел по пути почти нет.
– Трогай!
– коротко бросил Ярослав.
Весело скрипнули железные полозья, застучали по льду кованые копыта. Застоявшиеся кони взяли с места резво. Ярослав обернулся. Ярл Рангвальд в окружении варягов и ладожских дружинников быстро отдалялись. Вот ярл, заметив, что князь смотрит на него, поднял руку в кожаной рукавице. Ярослав тоже вскинул ответно, подумал: «Ладога - город порубежный, и здесь, у посадника, главное - воеводские заботы. Добро, Парамон сам о том уразумел и от посадничества запросился. Стар боярин, ко всему в делах воинских соображения не имеет. Рангвальд же воин…»
Не один день пути от Ладоги до Новгорода, не одна мысль перебродит в голове князя. Есть время и о деле, и о пустом передумать. В дороге в княжьи сани пересел воевода Добрыня, но ехали больше молча. У Добрыни слово - золото, говорит редко, но всё с умом. Неспроста Ярослав воеводу советчиком кличет.
Ледяная дорога, зажатая между вековым лесом, отливает на солнце голубизной, звенит. Ночами трещат от мороза деревья, и люди, покрыв лошадей войлочными попонами, ищут спасения от лютого холода у костра. Но едва поблекнет небо, снова в путь…
Легко бегут кони, косит налитым кровью оком коренник, горячие пристяжные гнут дугой шею, высекают кованым копытом лёд.
На крутых поворотах сани заносит, и каждый раз Добрыня приговаривает добродушно:
– Эк их! Не потерять бы ненароком боярина Парамона с боярыней.
– И оглядывается.
Ярослав посмеивается, а Добрыня как ни в чём не бывало уже посапывает молчком да поглядывает с прищуром по сторонам. Воевода родом киевлянин, и в Новгород его да воеводу и дядьку Ярослава, боярина Будого, послал старый князь Владимир, чтобы они были опорой молодому княжичу.