Мстислав
Шрифт:
– Буса - собака, ублюдок! Зарежу!
– Подскочил к Шаруканю, нагнулся. Зрачки расширились, от гнева задохнулся. Брызгая слюной, прохрипел: - Тебя тоже зарежу, пёс Бусы! Каганом стану!
– И, упав на кошму, забился в судорогах.
Шарукань поднялся, посмотрел с презрением на; корчащегося Севенча, вышел из юрты. Воин подвёл коня. Темник легко занёс ногу в седло, разобрал поводья и с места поднял коня в галоп. За ним помчались воины.
Когда тьма опустила свои чёрные крылья на улицы Итиля, Бусу услаждали песни красавицы Парсбит. Её нежный голос то уносил хаканбека в знойный
Но вот песня смолкла. Хаканбек долго ещё сидел не шевелясь, закрыв глаза. Потом молча удалился.
В полутёмном коридоре, что соединяет дворец хаканбека с женской половиной, Буса разглядел старого слугу. Тот согнулся в поклоне, прошепелявил:
– Там темник дожидается.
Брови у хаканбека недомённо поднялись. Он пошёл вслед за слугой. Шарукань сидел поджав ноги и сложив руки на толстом животе.
– Воины требуют своё, - сказал он, подняв глаза на Бусу.
– Воины не получали от кагана ни диргемы [38] .
38
Диргемы - серебряные монеты.
Хаканбек спросил вкрадчиво:
– А разве арсии заслужили их?
Копья тюрок подпирают трон, - не повышая голоса, ответил темник.
– Но казна кагана пуста.
У кагана с тюрками-воинами есть уговор.
Со времён Святосляба разве есть каганат? Русы сидят в Таматархе и Саркеле. Мы слышим звон огузских сабель. А забыл ли ты, что ал-Мемун в мечтах видит Хазарию за Хорезмом?
– В чём вина арсий?
– Арсии подпирают не трон, а воздух. Арсии не получав ни диргемы, пока жив каган Бируни.
– А если сядет оглан Севенч?
– Тогда не будет темника Шаруканя.
– И, немного повременив, Буса добавил: - И хаканбека Бусы.
Шарукань засопел. Хаканбек проронил:
– Арсиям нужен каган-воин. Бируни не поведёт хазар против русов. Он не отнимет у них Таматарху, не расчистит сорняк на развалинах Саркела. Как слаб телом Бируни, так слаб ныне и народ хазарский.
– Но Буса не слаб телом, - прищурившись, сказал Шарукань.
– Буса не каган, Буса хаканбек.
– Кто знает, кто?
– усмехнулся темник.
– Но ты прав, хаканбек, ныне нет каганата. Арсии подумают, стоит ли держать на своих копьях воздух.
– И, не сказав больше ни слова, Шарукань вышел.
…В полночь Севенч забылся в беспокойной дрёме. Заснул и не услышал, как проскользнули в юрту чужие. Навалились, перехватили дыхание. Хотел Севенч крикнуть, позвать на помощь, но рот закрыла чья-то рука. Только и промелькнула мысль: подосланные Бусы.
А когда луна десять раз обошла небо и солнце в десятый раз возвратилось из своего дальнего странствия, во дворец кагана явился хаканбек. Вместе с Бусой пришёл и Шарукань. Они миновали стражу, не разуваясь и не зажигая лучины,
Бируни поднял на вошедших глаза и промолчал. Первым заговорил хаканбек Буса:
– Ты долго был каганом, Бируни. Плохим каганом для хазар. Мы обеднели, сила наша убавилась. Пора тебе идти к Богу и молиться за нас.
Каган перевёл взгляд на Шаруканя. Темник смотрел в сторону, и Бируни ничего не возразил Бусе. Каган принял смерть, как и подобает кагану хазар.
Неслыханное сотворилось. Отныне не стало у хазар иной власти, кроме власти кагана. Буса - каган. Буса и хаканбек.
Пошумел народ, поволновался, но у Бусы сила, за Бусой арсии, и народ затих. Только беки и тарханы ещё долго не могли успокоиться. Но миновало время - и они смирились. Есть ли хаканбек, нет ли, что до того бекам и тарханам. У каждого из них своя орда, своя дружина.
7
В поварне шумно и чадно, но белобрысому Петруне нет до того Дела. Его проворные пальцы споро лепят из куска глины человечка, губастого, нос картошкой. Челядь столпилась вокруг, посмеивается, подбадривает парнишку.
– Ай да Петруня, ловок-то…
– Гляди, гляди, ну что наш тиун.
– И впрямь Чурило. Ты ему брюхо-то, брюхо поболе сделай.
Хихикает челядь, потешается. Рябая грудастая стряпуха, навалившись на засиженный мухами стол, умиляется:
– Мал-то парнишка, а умелец.
Шмыгая носом, Петруня щепкой сделал над глазами подрезы, откинулся, полюбовался работой. Тиун вышел на славу. Как живой. Неожиданно для всех Петруня воткнул ему в брюхо щепку, и в ту же минуту чья-то рука больно ухватила парнишку за белёсые волосы, оторвала от скамьи, кинула в угол. Поднял Петруня глаза и увидел перед собой тиуна Чурилу. И ещё успел заметить пустую людскую. Даже толстую стряпуху и ту как ветром выдуло. Тиун от гнева не говорит, а шипит, и борода трясётся:
– Колдовство сотворяешь?
– И носком сапога парнишке в живот. Подхватился Петруня, юркнул меж тиуновых ног - и во двор. А Чурило за ним. Смекнул Петруня, прибьёт тиун, да что было духу к воротам. Не успел воротний мужик заступить ему дорогу, как парнишка был уже у леса.
Отдышавшись за кустами орешника, Петруня побрёл к перевозу. Иногда он заходил к старому паромщику Чудину. С виду суровый, дед на самом деле был добрым, потчевал парнишку печёной рыбой, кислым квасом и рассказывал много интересного.
Четырнадцатое лето встречал Петруня. Не было у него ни отца, ни матери. Они, по рассказам дворовых, умерли, когда Петруня появился на свет. С тех пор мальчишка жил по людям.
Остановившись, Петруня вытащил из пятки занозу, подтянув латаные порты, пошёл дальше. Босые ноги оброси #769;лись, покраснели от холода, но Петруня к этому привыкший. Кубарем скатившись с кручи, уселся на опрокинутую днищем кверху лодку и стал дожидаться, пока паром вернётся с другого берега.
На той стороне поджидала перевоза артель мастеровых. Старший, что-то сказав Чудину, прыгнул на паром, за ним взошли остальные, и паром тронулся с места. Петруне видно, как рослый артельщик, поплевав в ладони, налёг на длинное рулевое весло.