Муц-Великан
Шрифт:
— Кто добывает уголь и железо из недр земли?
— Мы!
— Кто добывает золото?
— Мы!
— Кто обрабатывает поля и нивы?
— Мы!
— Кто пускает в ход грохочущие машины?
— Мы!
— Кто сделал из Страны Чудес богатое, прекрасное государство?
— Мы!
— А кому принадлежат все богатства?
— Фракам!
Шопот, ропот и возмущение охватывали хижину за хижиной, пока однажды все блузы не решили:
Страна принадлежит народу! Долой господство фраков!
Стали машины, замерли заводы, остались необработанными поля,
Они уложили свое золото и свои драгоценности в тяжелые ящики, нагрузили телеги, впрягли в них двурогих и темной ночью умчались в Бурные горы. Телеги так были перегружены сокровищами, что колеса едва не сломались по дороге.
Поэтому фраки сделали остановку у горы в Самоцветье, запрятали половину своей добычи в пещеру, засыпали ее и произнесли при этом страшное заклинание:
— Пусть смерть и убийства свирепствуют в Стране Чудес, пока мы снова не выроем своего клада.
Затем они с остатком богатств перебрались в Лилипутию, построили себе там великолепные пряничные дворцы и, спустя несколько лет, их уже нельзя было отличить от местных толстосумов.
А Страна Чудес после свержения фрачьего ига стала принадлежать всему народу. Вскоре после освобождения мы научились летать, стали веселым, счастливым и свободным народом и ежегодно справляем праздник Свободы — в память того дня, когда кончилось рабство блуз.
Но зарытый в Самоцветье клад висит с той поры проклятьем над нашей страной, ибо с тех пор, как фраки переехали в Лилипутию, толстосумы Лилипутии, с жадностью мечтают о завоевании Самоцветья. Много войн пришлось из-за этого перенести нашему народу. Сотни несчастных лилипутов и сотни наших храбрецов легли костьми только потому, что толстосумы хотят завоевать нашу прекрасную область Самоцветье и овладеть кладом, которого мы до сих пор не сумели найти.
О, наш народ охотно зажил бы в дружбе с лилипутами! Охотно помог бы им освободиться от ига толстосумов! Но лилипуты одурачены, обмануты, околдованы. Эти несчастные дали себя уговорить толстосумам, что мы — их враги. И стоит только загреметь трубам вестников, как лилипуты уже зачарованы — и готовы пожертвовать своей жизнью за ложь толстосумов».
Давно уже Золотая-Головка окончила свой рассказ и уже стала вместе с другими женщинами и девушками хлопотать у постелей раненых, а Муц все еще был погружен в историю с кладом в Самоцветье. Он медленно приподнялся, сел и поглядел на забинтованную голову окаменевшего Буца. Тот оперся подбородком на свою дубинку и бормотал:
— Ах, вот как! Король нам ответит за все! За все!
Суровый-Вождь услыхал эти слова, поднялся с своей скамейки и крикнул на всю палату:
— Вот! Вот! — потребуйте ответа у своего короля и следите за тем, чтобы он смотрел вам в глаза. Сможет ли он смотреть вам в глаза? И передайте лилипутам, что они воюют за неправое дело и что ваш глупый великан убил из-за лжи тридцать наших братьев. Из-за лжи! Фи!
— Фи! — воскликнули все женщины и девушки.
— Фи! — воскликнули раненые
Буц неподвижным взором уставился в пространство, в голове его завертелся дикий хаос. А Муц не отважился поднять глаза: так стыдно ему стало, что он дал себя одурачить советнику Сыру-в-Масле. Он чувствовал себя, словно снова услышал задачу своего отца:
— Если один осел стоит сто марок, то сколько стоит Муц?
Ему сжимало грудь, точно на нее давили все убитые им храбрецы. Он вспомнил, как свалились они, с предсмертным хрипением, на зеленый дерн; ему стало мучительно грустно и он потер кулаками глаза. Но было уже поздно. Одна большая, круглая слезинка выступила на левом глазу, покатилась кратчайшей дорогой через щеку и шлепнулась о край шляпы Буца…
Как и почему сломалась дубинка Буца
Темные тучи с страшными гримасами пронеслись по небу, заволокли вершины Бурных гор и бросили мрачную тень на лилипутский лагерь, лежавший, как игрушка, у подножья гор.
Знамя над королевской палаткой уныло свешивалось с своего шеста — так же уныло, как голова свешивалась с шеи Пипина XIII. Угрюмо и одиноко лежал король на своей походной кровати, под вытканным золотом балдахином, и проклинал:
— Чорт побери! Этот негодный великан позволил взять себя в плен! Война проиграна, моя клятва короной не выполнена! Ах, что скажет Пипина!
Каждые четверть часа он вызывал камердинера и приставал к нему:
— Нет ли новых сведений о судьбе великана?
Перед палаткой стояли офицеры. Их взоры алчно блуждали в направлении Самоцветья, вершина которого поднималась в воздух, как сахарная голова. В глазах толстосумовых сынов можно было прочесть вопрос:
«Неужели великан никогда не вернется? Неужели клад никогда не станет нашим?.. Никогда?»
В палатках сидели на корточках печальные, пришибленные солдаты и вспоминали многих товарищей, павших в первом бою. Один скорбел по убитому отцу, другие оплакивали братьев и друзей. Многие лежали в походных лазаретах и стонали:
— Несчастные мы инвалиды! Бедные мы калеки!
Один потерял ногу, другой — руку, а у многих все тело было в окровавленных бинтах. Потухла волшебная сила труб вестников.
В сбитых с толку головах стало проясняться:
«Почему, вообще, началась война? Почему?» — ломали себе головы лилипуты.
И все, здоровые и больные, то и дело принимались вздыхать.
— А теперь погиб и наш освободитель! Теперь неприятель может перебить нас всех до последнего.
Только один держал себя иначе — музыкант Бицибуци.
Он лежал в палатке, разбитой над окопом, смотрел на опечаленные лица пяти лилипутов и говорил:
— Чепуха! Чепуха, говорю я вам! Жители Страны Чудес не станут нас убивать. Если бы они этого хотели, им стоило бы только напасть на нас сверху, — ведь они умеют летать. Но это хороший, честный народ…
Бицибуци остановился, так как снаружи послышались беготня и топот. Войска сбежались к окопам. Из-под земляной насыпи повысовывались головы. Все кричали, радовались и ликовали:
— Великан! Великан!