Мученики ленинградской блокады. На краю жизни

Марттила Елена

Кир ликовал. Он пришел к нам проститься, в новенькой длиннополой шинели, ушанке с бобриковым козырьком и с рюкзаком за спиной. Стоял декабрь, в комнате топилась буржуйка. Света и воды не было. Кирочка ворвался как вихрь, розовощекий от мороза, шумный от успеха. Разделся, обнял маму и прижался лицом к ее плечу. Затормошил меня и закричал, что скоро вернется с победой. Потом усадил меня на диван, поближе к пламени буржуйки, взял школьный альбом для рисования и стал набрасывать мой портрет… для истории блокады. Мучительно хотелось есть и спать, но приходилось терпеть, раз уж это так нужно Кирочке и Истории. Что-то не удавалось в моем портрете. С рисунка глядела отчаянно некрасивая, полусонная девочка в свободном свитере, из воротника которого жалобно торчала

тонкая и жалкая шея. Кирочка бросил рисовать, сказав, что нет во мне ничего героического для истории города, и пообещал, что дорисует меня после войны. Не успев обидеться, я провалилась в очередной голодный обморок, что часто бывало со мной и пугало маму.

Когда я очнулась, Кирочки уже не было. На столе лежала буханка хлеба и кусочек сахара. Это был его военный паек, который он, несмотря на мамины протесты, достал из своего и без того тощего рюкзака. Мама отрезала по большому куску хлеба, и мы славно поужинали, благодарно думая о Кирочке и не предполагая, что больше его не увидим.

Кирочка еще раз приходил к нам, но не застал: мама была в госпитале, я — в детском доме. Наша соседка по квартире сказала, что нас спрашивал молодой военный, на шинели которого… висел пустой рукав. Соседка не могла припомнить, какой руки не было. Она не знала, что мы живы, и сказала ему, что, вероятно, нас уж нет на свете. Кто это мог быть, Кир или Петя? Имени нашего гостя соседка не запомнила, а по отчеству он был Дмитриевичем. Значит, это был Кирочка. После войны пришло горестное письмо Дмитрия Ивановича: Кирочка лишился правой руки…

Светлана Магаева

НА КРАЮ ЖИЗНИ

_______________________________________________

МИШИНА МАМА

декабрь 1941

В комнате было холодно. Железная печурка давно погасла. Я зябла. И вдруг пришла ОНА, Мишина Мама — мама мальчика, утонувшего в Валдайском озере во время нашей нелепой эвакуации в деревню Середа. На следующий день после приезда в Середу мама вынуждена была поехать в Валдай к местному начальству — просить еды и помощи в обустройстве. В ее отсутствие, несмотря на строгий запрет, шумная ватага мальчишек бросилась в озеро купаться. Миша и Витя попали в омут и утонули…

Маминой вины здесь не было, предотвратить беду она не могла. По возвращении в Ленинград ее куда-то вызывали, расспрашивали, познакомили с письмом учителей из деревни Середа и больше не тревожили. Но мальчиков не стало… горе на всю жизнь.

Увидев Мишину маму, я испугалась до полусмерти, заплакала и стала просить не обвинять мою маму. Она обняла меня и тихо сказала, что губить никого не станет. Понимает, что виновата война. Мы долго плакали.

Мне так хотелось, чтобы мама как можно дольше задержалась на работе и не застала Мишину маму. Так оно и случилось: наконец Мишина мама встала, прижала меня к себе и сказала, что после войны, когда мои ноги окрепнут, она подарит мне Мишин велосипед. Я ответила, что не смогу на нем кататься, потому что Миши нет. Мишина мама поцеловала меня

и ушла. Больше я не видела ее. Она умерла в первую блокадную зиму от голода.

В тот вечер мама вернулась поздно. Не раздеваясь, легла рядом со мной и забылась тяжелым сном. Время от времени она стонала и настойчиво повторяла: «Витя, Миша, нет, нет...» Впервые в жизни я не могла заснуть. Прислушиваясь к хриплому маминому дыханию, я гадала, почему именно сегодня она повторяет их имена… И поняла, что так было и раньше. Может быть, каждую ночь. Просто я спала и не слышала. Бедная мама! «Витя, Миша, нет, нет…» О Мишиной маме я так и не рассказала…

Сорок пять лет спустя, незадолго до маминой смерти, проснувшись ночью, я услышала горькое мамино: «Витя, Миша, нет, нет…»

Светлана Магаева

НА КРАЮ ЖИЗНИ

_______________________________________________

ЕЛЕНА МАРТТИЛА

зима 1941/42

21 июня сорок первого года у Леночки был выпускной бал по случаю окончания школы. Торжественные речи, напутствия учителей, дружеские шаржи Елены на педагогов, шампанское в первый раз… После бала стайки шумных и веселых девушек и юношей выпорхнули из школ в безоблачную белую ночь — последнюю мирную ночь. По набережным Невы гуляли счастливые выпускники, еще не обремененные взрослыми заботами. Впереди — вступительные экзамены в институты и восхитительная студенческая жизнь. Елена была среди них. Первое полувзрослое платье с робким, но все-таки углубленным вырезом на груди и первые взрослые туфли на высоком каблуке запомнились как последняя улыбка мирной жизни…

В мечтах виделась Академия художеств. Девочка ощущала в себе дар художника и все-таки сомневалась в успехе, а между тем успехи уже были. В одиннадцать лет Елена победила на Первом Всероссийском конкурсе детских рисунков и была принята в школу юных дарований при Академии художеств.

Война нарушила лучезарные мечты и надежды бывших школьников. Взрослая Елена Оскаровна вспоминает, что с началом войны она внезапно почувствовала, что ее собственного «я» больше нет, есть только «мы» и мы непременно победим. Военная опасность пробудила в ней острое чувство гражданской ответственности за Ленинград и ленинградцев.

В первый же день войны выпускники ленинградских школ пришли в райком комсомола в надежде попасть на фронт. Мальчиков направили в военкомат, девочек — на курсы Красного Креста. Мальчики сражались на передовой, девочки обороняли город, рыли траншеи и строили блиндажи, работали в госпиталях, в сорокаградусные морозы разбирали развалины домов, то и дело падая в голодный обморок, теряя сознание. Слабые руки, погрубевшие от промозглого холода, кирки и лопаты, спасали ленинградцев, погребенных под каменными обломками зданий, разрушенных бомбами и снарядами. Это был трудовой фронт, и Елена работала на этом фронте наравне со взрослыми ленинградцами. А ведь совсем недавно девочку лелеяли родители, любили одноклассники, ласково называли Леночкой, Лялей.