Мучимые ересями
Шрифт:
В библиотеке барона Дейрвина было очень тихо.
— Бомбардировщики должны были атаковать ночью, под покровом темноты, чтобы не дать самолетам защитников обнаружить их и сбить вблизи цели. Навигация могла стать проблемой, но они придумали способ решить её для данной конкретной атаки. Так что британцы ничего не могли сделать, чтобы остановить её. Это должно было случиться.
— В данных обстоятельствах встал вопрос, следует ли предупреждать жителей Ковентри. Должен ли Черчилль отдать приказ об эвакуации города? Или он просто должен позаботиться о том, чтобы городские власти узнали, по крайней мере, за несколько часов до атаки, что она произойдёт, чтобы они могли доставить своих людей — этих гражданских лиц, включая женщин и детей — в самые сильные и хорошо защищённые бомбоубежища,
— И что же он сделал? — спросил Кайлеб, когда Мерлин замолчал.
— Он вообще ничего им не сказал, — тихо сказал Мерлин. Глаза Кайлеба распахнулись, и Мерлин покачал головой. — Он не мог им сказать. Если бы он предупредил их, если бы попытался эвакуировать город или укрепить его оборону перед нападением, люди могли бы удивиться, откуда он это узнал[18]. Были бы заданы вопросы, и нашлись бы очень умные люди, работающие как на нацистов, так и на англичан. Примерно так же, как мы раскроемся в случае с Гарвеем, работающим на Гектора. Если бы нацисты поняли, что Черчилль заранее знал об этом, они могли бы начать задумываться о безопасности своих кодов. Неужели их так уж невозможно перехватить и взломать, как они думали?
— Ведь всегда существовала возможность, наверное, даже вероятность, что они решат, что британцы выяснили это каким-то другим способом, например, через какого-то шпиона. Но они могли и не сделать этого. Они могли бы удивиться. И всё, что им нужно было бы сделать, чтобы свести на нет разведывательное преимущество, ставшее одним из самых важных видов оружия Британии, это «на всякий случай» изменить свою систему шифрования. Черчилль решил, что не может допустить этого, и поэтому ничего не сказал Ковентри, а бомбардировщики пролетели над ним и нанесли огромный ущерб. Не такой плохой, как предсказывали довоенные учёные мужи, но достаточно ужасный.
— И ты хочешь сказать, что если я предупрежу Кларика о том, что произойдёт, люди могут начать задавать вопросы, откуда я это знаю?
— Я говорю о том, что если ты будешь слишком часто предупреждать своих полевых командиров, люди начнут задумываться. — Мерлин покачал головой. — Не так уж много из твоих врагов смогли бы помешать моим СНАРКам шпионить за ними, даже если бы они знали о них всё. В этом отношении твоя ситуация сильно отличается от ситуации Черчилля. Но если тот факт, что у меня есть «видения», которые направляют твои решения, выйдет наружу, ты знаешь, что скажет «Группа Четырёх». Тебе не нужно — ты не можешь позволить себе — давать им повод обвинить тебя в незаконной торговле с демонами. Конечно, вполне возможно, что обвинения такого рода будут выдвинуты против тебя до того, как всё это закончится. Но если они обвинят меня в том, что я демон, это создаст кучу всевозможных проблем. Не в последнюю очередь потому, что мы не можем доказать обратное. Если уж на то пошло, согласно учению Церкви Господа Ожидающего, я и есть демон.
Кайлеб несколько секунд молча смотрел на него, а потом глубоко вздохнул.
— Хорошо, — сказал он. — Ты прав. Если уж на то пошло, я уже знал всё, что ты только что сказал. Не о «Черчилле» или «бомбардировщиках», а обо всём остальном. Просто это так тяжело, Мерлин. Я знаю, что люди будут убиты независимо от того, что я делаю и насколько хорошо я это делаю. Как бы мне это ни не нравилось, у меня нет другого выбора, кроме как принять это. Но если я могу уберечь кого-то из них от смерти или увечий, я должен это сделать.
— В долгосрочной перспективе именно это ты и делаешь, Кайлеб. Просто тебе придётся быть очень осторожным, очень избирательным, выбирая, когда и как ты это делаешь. И то, что ты можешь сделать с этим в стратегическом смысле, когда речь заходит о планировании и разработке операций, или то, что ты можешь сделать, скормив «секретные разведывательные источники» кому-то вроде Нармана и позволив ему давать рекомендации, которые я не могу давать открыто — это одно. Использование той же самой информации для чего-то подобного — это нечто совершенно иное.
Кайлеб печально кивнул. Затем он снова посмотрел на стол, его взгляд был отстранённым, хотя он, очевидно, представлял себе людей,
— А как насчёт такого? — спросил он. — Предположим, я пошлю сообщение Кларику, который уже работал с нами обоими и, вероятно, знает гораздо больше о твоих «видениях», чем он когда-либо показывал? Я не скажу ему, что обсуждают Гарвей и его командиры, или что они ели на ужин. Я просто скажу ему, что у меня есть «предчувствие», что наши разведывательные отчёты были неполными. Это не должно быть особенно удивительно, так как у нас так мало кавалерии, и все знают, что лошади, которые у нас есть, всё ещё стараются встать на свои сухопутные ноги. Я не буду отзывать его назад, так как нет никаких конкретных доказательств, подтверждающих мои «предчувствия». Вместо этого я просто проинструктирую его быть особенно бдительным в ближайшие пару дней и действовать исходя из предположения, что противник может быть гораздо ближе к нему и со значительно большими силами, чем показывают донесения наших разведчиков.
Мерлин на мгновение задумался, потом кивнул.
— Я думаю, что это вряд ли создаст какие-либо проблемы, — сказал он. — Особенно если ты не укажешь никаких конкретных цифр. «Со значительно большими силами» — это хорошая, предостерегающая фраза, которая не должна предполагать никаких определённых знаний, которых мы не должны иметь. И я не думаю, что войскам будет немного больно, если они решат, что твой «моряцкий инстинкт» также распространяется на сухопутные сражения.
— Я всё же предпочёл бы отвести их назад, — сказал Кайлеб, снова глядя на карту. — Даже если Кларик и Хеймин отнесутся к любым моим предупреждениям совершенно серьёзно, это не изменит число противостоящего им противника. И даже если ты увидишь, что Гарвей делает что-то ещё — например, посылает кавалерийские силы, чтобы отрезать им путь к отступлению — мы ничего не сможем с этим поделать. Вероятно, мы не смогли бы сообщить им об этом достаточно быстро, чтобы это принесло какую-то пользу, даже если бы нам не пришлось беспокоиться о том, что люди будут задаваться вопросом, как мы «угадали», что произойдёт.
— Боюсь, это будет тем, с чем нам придётся сталкиваться всё чаще и чаще, — сказал Мерлин. — И если быть совершенно честным, те моменты, когда мы можем использовать мои «видения», только сделают моменты, когда мы не можем их использовать, ещё более болезненными. Но, как у всего остального, у этого тоже есть предел. Нам просто придётся смириться с ними.
— Я знаю. — Кайлеб криво усмехнулся. — Наверное, это просто в человеческой природе — всегда хотеть большего. Ты и так уже самое большое несправедливое преимущество, которое когда-либо имел любой командир. Наверное, с моей стороны неблагодарно желать ещё большего несправедливого преимущества, но так оно и есть. Наверное, я просто жадный от природы.
— На Старой Земле была такая поговорка, — сказал Мерлин. — Я не одобряю этого во многих вещах по жизни, но я думаю, что это применимо к военным операциям.
— Что за поговорка?
— Если ты не жульничаешь, значит, недостаточно стараешься, — сказал Мерлин. Губы Кайлеба дрогнули, и мрачность в его глазах сменилась весёлым блеском, и Мерлин покачал головой. — Твой отец понимал, что цель войны не в том, чтобы увидеть, кто может «сражаться честнее всех». Заметь, он был одним из самых благородных людей, которых я когда-либо знал, но он понимал, что самая большая ответственность командира заключается в его собственных войсках. В том, чтобы сохранить как можно больше из них живыми, и сделать всё возможное, чтобы те, кто умрёт в любом случае, умерли с определённой целью. Чтобы их смерть не была напрасна. А это значит не просить их рисковать по глупому во имя «чести». Это значит придумывать наилучший способ, как лучше всего стрелять врагам в спину. Это значит использовать все преимущества, которые ты можешь найти, купить, украсть или изобрести, и использовать их, чтобы сохранить твоих людей живыми и, как выразился другой человек из войны Черчилля, заставить другого бедного тупого сукина сына умереть за свою страну[19].