Муха и самозванный принц
Шрифт:
Нож Ваха украл в ресторане. С чужого стола, конечно. Плохо наточенный, с закругленным концом и неудобно сидящей в ладони мельхиоровой ручкой, он мало годился для дела. Но покупать нож в магазине было нельзя: продавец запомнит.
На заднем дворе музея Ваха раскопал из-под снега кирпич, принес в номер и стал точить свое оружие. Ш-ших, ш-ших. Кирпич мягкий, сталь крепкая. Много работы.
Эльчин заинтересовался:
— Кинжал делаешь? Кровная месть девке?
— Почему кровная? Просто
— А какая разница?
Он и этого не знал.
— Адат — законы предков, шариат — законы мусульман. Не всегда одинаковые. Наши адаты разрешали кровную месть. У тебя угнали овец, ты всю семью обидчика вырежешь. А Священный Коран говорит: зачем убивать, если у тебя никого не убили? Надо око за око, зуб за зуб.
Эльчин понял, что Ваха серьезно, и загорелся:
— Тогда и я с тобой! Прижать ее в углу, нож к горлу и — по морде!
— Нет, это моя месть, — сказал Ваха и опять ножом: ш-ших, ш-ших.
Лезвие уже острое, годится горло резать. Но девка не будет спокойно ждать. Дерется, как спецназовец. Надо и конец клинка заточить. Сперва ударить ее в живот, а уж потом — на левый бок и лицом к Мекке.
Ш-ших, ш-ших. Эльчину надоело смотреть, ушел. Опять пива насосется, шайтан! Какой отец, такой и сын.
Ш-ших, ш-ших. Готово острие, а к девке еще рано: люди не спят, по коридору ходят. Ваха разрезал бумажник, оплел рукоятку ножа кожей. Это чтобы не скользила в ладони, когда ее кровью зальет.
А в коридоре музыка, топот. И вдруг в дверь повалили рожи в масках: козлы, свиньи, какие-то круглолицые с зеленым хохолком! Пялятся на Ваху. Эльчин впереди, нарядился кафирским Дедом Морозом:
— Ну как?! — орет. — Готово орудие мести?
Выдал, болтун проклятый, выдал, шайтан! Рожи галдят, смеются. Ваха упал на диван, отвернулся. Слышит — его нож по рукам пошел:
— Ты смотри, как бритва!
— И ручка… Народное творчество…
— Ой, девочки, держите его, я боюсь!
Ваха лежит, ждет охрану или сразу ментов. А рожи поорали и ушли со своей музыкой. «Правильно, — думает Ваха, — гражданское население удалили, сейчас спецназ ворвется».
Тишина. Только чудится Вахе, вроде дышит кто-то. Не выдержал, обернулся. Сидит девка, вертит в руках его нож.
— Ты ведь правда хотел меня резать, — говорит, а на шее бьется голубая жилка. — Они не поняли никто, думали, шутишь. А ты обиделся, да? Бедненький!
Если бы она стала драться, Ваха бы тоже дрался. Если бы закричала, Ваха дрался бы все равно, и отнял бы нож, и полоснул бы по голубой жилке. А она сказала: «Бедненький!».
Ваха отвернулся. Под лопаткой чесалось, значит, девка сюда вонзит нож. Кто прятался в лесах, тот чужие взгляды чувствует спиной. Он уловил шорох и подумал: «Ну и пусть».
Легкая, пахнущая почему-то яблоком рука прикоснулась к его щеке.
— Не плачь. Хочешь, я извинюсь?
— Я плачу?! — возмутился Ваха.
— Нет,
Ваха успокоился и тогда понял, что правда плачет. Он, моджахед. А кафирская девка его жалеет. Это было так непонятно и так позорно, что Ваха заплакал сильнее.
— Не смотри на меня! Отвернись, девка! — выдавил он.
— А ты другие слова знаешь? «Девушка», например. Или «Маша».
— Мириам по-нашему. А я Ваха, это значит «живи».
— А почему тебя Сейраном зовут?
Попался! Ваха сразу вспомнил каждый шорох за спиной. Был стук? Был, слышался, это Маша положила нож на стол. Оттолкнуть ее, вскочить… А потом? Пробраться в Ичкерию, подорвать еще один бронетранспортер. Мало Ваха их подорвал? А по щеке его не гладили. Может, мама в детстве, но Ваха не помнил.
— Ваха — домашнее имя, меня так мама звала, а Сейран — имя для всех, — вывернулся он. — У вас разве не бывает?
— Бывает. Мою одноклассницу дома зовут Кошкой. А почему ты сказал «звала»? Она теперь с тобой не живет?
— Она нигде не живет. Снаряд попал в дом.
— У вас в Азербайджане?
— Да. Где ж еще? — подтвердил Ваха. — У тебя рука пахнет яблоком.
— Чистила яблоко, вот и пахнет.
Ваха поймал Машину руку и поцеловал.
Глава VII СЮРПРИЗ ОТ МАМИНОГО ЖЕНИХА
С утра Маша растолкала Надюху и объявила, что настал тот самый день, за который кто-то обещал ее научить кататься на лыжах. Колбасная принцесса бормотала, что это была не она, и с головой накрывалась одеялом. Через полчаса, двигаясь вязко, как пластилиновая, она сползла с постели и села причесываться.
— Время к завтраку, — объявила Надюха, поглядывая на Машу в зеркало. — А после завтрака надо будет поспать, чтобы жирок завязался.
Маша плюнула и решила обойтись без тренера.
Отошла по тропинке в заснеженное поле, чтобы не срамиться у всех на глазах. Если не считать одной провальной попытки на школьной физре, это был ее первый выход на лыжах. В Машином родном Укрополе видят снег не каждый год и в основном пока он летит. Упавший снег в Укрополе — это грязь. «Укропольский лыжник» — бородатая шутка.
Она оглянулась на музей — далеко, не увидят. Прицепила лыжи, сделала шаг… И ноги разъехались.
Лыжи скользили и вперед, и назад. Только благодаря специальным зубчикам на изгибе, которые немного тормозили задний ход, удавалось выдерживать общее направление вперед. На каждый шаг приходилось полшага отката.
Но в провинции растут фантастически упорные люди. Они тренируют характер пилением дров, поливкой огорода и тому подобными занятиями, требующими не столько силы, сколько выносливости и некоторого занудства. Маша и не подумала взять лыжи на плечо и вернуться пешком. Решила же учиться, вот и училась.