Муха и сверкающий рыцарь (Муха – внучка резидента)
Шрифт:
— Почему мне сразу не доложили?!
После этого генерал удалился, оглядываясь то на Деда, то на Николая Ивановича.
Петьке такое уважение понравилось.
А мы теперь крутые, скажи, Незнамова? — похвалился он.
Больше не зови меня Незнамовой, — попросила Маша. — Мы с мамой вернем папину фамилию — Алентьевы.
Петька согласился, что «Алентьева» лучше. Это не такая дразнильная фамилия, как «Незнамова», из-за которой Машу в школе звали то «Незнайка», то даже «Знамя». Подошел Динамит и тугим коричневым пузом
— А ты как сюда попал? — удивился Петька.
Динамит красноречиво показал пальцем на Деда. Ясно: наплел автоматчикам, что идет к «дедушке Коле», и его пропустили.
За мной родители приехали, — сказал он. — Капец котенку: скоро в школу потащат.
Не расстраивайся. Чем больше с тебя спрашивается, тем больше тебе позволяется, — ответил Дед.
Заблуждаетесь, — взрослым тоном возразил Динамит. — Какое «больше позволяется», когда в школе даже босиком не походишь! — Он вздохнул, отгоняя эту невыносимую мысль, и сказал: — Слушайте прощальный стих Динамита.
Во глубине морских глубинСтоит железный часовой.Бушуйте, волны, ветер, вой —Здесь тишина. Здесь он один.Пускай он стар, пускай он ржав,Но некому его сменить.Ведь человеку не прожитьНа дне среди подводных трав.Не помнит сам, зачем стоит.Не знает, год прошел иль час…А вдруг он охраняет насОт злых вампиров?Динамит.
— При чем тут вампиры? — не понял Петька. — Разве они в море живут?
Динамит подумал и сказал:
Мало ли… Откуда мне знать, что на уме у вампиров?
Лучше переделай на «от злых напастей». Или «от жутких монстров».
Придумай свой стих и переделывай. А мне нравится, когда меня охраняют от вампиров, — ответил уязвленный Динамит и отвернулся.
Хорошая баллада, — похвалил Дед. Но Динамит обиделся еще сильнее:
У меня стих, а не балда!
Бал-ла-да, — по слогам повторил Дед, — это стихотворение, в котором рассказывается какая-нибудь
Тогда ладно, пускай будет бал-ла-да, — согласился Динамит. И вдруг ляпнул: — Это про вас, дедушка Коля.
Теперь обиделся Дед:
— Поросенок! Это я стар и ржав?!
— Сами знаете, — с прямотой малявки ответил Динамит. — Только я дразниться не хотел. Тут главное — что часовой железный. Его поставили, и он стоит. В невыносимых бытовых условиях.
— Потому что у него был приказ стоять, — добавил Дед.
Все поняли, что он говорит про себя и что Динамит со своим стихотворением угодил в яблочко.
— Плывет! — громко сказал какой-то милиционер, и люди на пристани подняли кто бинокли, кто руку козырьком, чтобы солнце не слепило глаза.
У Маши бинокля не было. Катера водолазов у Черной Скалы виделись ей как чаинки. Под одной из чаинок вздулся пенный бурун, и она помчалась к берегу, таща за собой расходящиеся по воде белые усы.
Прошла мама с похожим на эскимо микрофоном в руке. Оператор нес за ней телекамеру и трехногий штатив. Маше она подмигнула издали, но подходить не стала. Такой у них был уговор.
Вчера Маша и Дед полночи рассказывали маме все, что знали о деле Седого-Триантафилиди. Мама охала, запоздало жалея Машу, и немножко поссорилась с Дедом из-за того, что он втянул ребенка в опасное расследование. А потом сказала, что у нее руки чешутся снять отдельную передачу с ними двумя — дедушкой и внучкой. Но злые языки начнут болтать, что Маргарита Незнамова тащит в телевизор своих родственников. Поэтому никакой передачи не будет, и вообще, когда у мамы съемка, им лучше держаться подальше.
И вот они держались подальше, хотя все укропольцы на обрыве и половина людей на пристани прекрасно знали, что Маша и Дед не чужие Маргарите Незнамовой.
Катер приближался. Из чаинки он вырос в игрушечную лодочку с экипажем из муравьев, потом в настоящий катер.
Водолаз! — охнул кто-то. — Несчастный случай, врача позовите!
Отставить врача! — скомандовал какой-то моряк, не отнимая от глаз бинокля. — У наших такого снаряжения нет.
Маша уже и без бинокля видела, что над бортом катера торчит железная перчатка. Сверкающий рыцарь!
Катер лихо развернулся у самой пристани. На горячие камни плеснула волна.
Сверкающий рыцарь лежал на спине, подняв руку, как будто хотел вцепиться в борт и сесть. Он потускнел и помялся, но было ясно, что все поправимо. Отрихтовать вмятины деревянным молотком, начистить латы — и он еще хоть тысячу лет простоит в музее.
— Принимайте, — сказал матрос в пропотевшей тельняшке-безрукавке и непочтительно пнул рыцаря.
От удара на железном шлеме откинулось забрало, и оттуда на людей уставились нарисованные глаза. По разбухшему от морской воды деревянному лицу скатилась одинокая капля. Казалось, что рыцарь плакал по своей недолгой свободе.