Муха в розовом алмазе
Шрифт:
– Два сан-ти-мет-ра в сут-ки, два сан-ти-мет-ра в сут-ки.
Вывалившись в рассечку, я увидел Синичкину, восторженно разглядывавшую алмаз каратов в сорок.
– Смотри, какой толстячок нашелся! – сказала она, протягивая мне камень.
Не ответив, я побрел к стволу штольни.
Увидев меня, Кучкин понял, что случилось нечто весьма неприятное.
– Ты что такой черный? – спросил он, с беспокойством вглядываясь мне в глаза. – В темноте и то видно.
– Там зона окварцевания пошла, лом отскакивает, – ответил я, опускаясь на бревно.
– Зона окварцевания... –
– Да. Трубка взрыва по возрасту, скорее всего, триасовая, на нее по секущей трещине наложилась поздняя альпийская кварцевая минерализация.
– А мощность зоны окварцевания?
– Откуда я знаю? – разозлился я. – Не меньше полуметра, а может быть и метр... А если кварцсодержащие растворы пошли верх по трубке, то сам понимаешь...
– Ты хочешь сказать, что древние рудокопы потому и ниже не пошли? – спросил Веретенников. – Из-за того, что на кварц напоролись?
– Вряд ли. Добывают же золото из кварцевых жил... Еще как... Ниже рудокопы не пошли по другой причине, и мы ее, возможно, узнаем. Если доберемся до дна древняка.
– Взорвать эту пробку надо, – сказал Кучкин. – Кварц хрупкий, от гранаты рассыплется.
– После взрыва надо будет двое суток ждать, пока пыль осядет... А продукты взрыва? То бишь газы? Без вентиляции они там сто лет стоять будут. Отравимся, как пить дать.
– Придется взрывать, – твердо сказала Синичкина. – Другого выхода у нас нет. Где там Али-Бабай со своими минами?
– Странный он какой-то стал после смерти Баклажана, – покачал Кучкин головой. – Уходит все время куда-то. Раньше сидел, нас караулил, а сейчас, как свободен, так шмыг в темноту! Сдается мне, что смерть этих московских сектантов – его рук дело... Раз шмыгнул – не стало полковника, два шмыгнул – Баклажана.
– Конечно его! – согласился Веретенников. – Или тайного его помощника... Или помощников. Вы не задумывались, почему при шести женах у него нет ни одного отпрыска? Возможно такое? Вряд ли... Конечно, он может быть бесплодным вследствие побочного действия зомбирующих препаратов, а если нет? Если он не бесплоден, а производит уродов?
– Ну, ты загнул! – восхитился Кучкин. – У-уважаю!
– Почему загнул? – обиделся Веретенников. – Наоборот, этими уродами можно все объяснить. И почему Али-Бабай прячется в штольне, и почему глаза у него такие виноватые, и почему жены от него не разбегаются...
– Слушай, кончай п-деть! – выразился я, невзирая на присутствие Синичкиной. – Нас с друзьями этим препаратом обрабатывали, причем меня с Бельмондо и Ольгой – дважды, и ничего, обошлось. Детки у нас после этого родились – закачаешься... Правда, отчаянные, мягко выражаясь, палец им в рот не положишь – откусят.
– Вот, вот, откусят, – хмыкнул Валерий. – Видел, как твоя четырехлетняя Ленка десятилетнего пацана в нокдаун отправила. Элегантным таким ударом под ребра.
– Что есть, то есть, и мне иногда достается, – вздохнул я. – Но насчет уродов это ты загнул...
– Ничего я не загнул! Ты же сам рассказывал, что обрабатывали вас зомбирантами, полученными в современных лабораториях
Веретенников меня достал. Действительно, люди, обработанные зомбирантами, становились бесплодными и были таковыми до тех пор, пока действие этого суперсволочного препарата не снималось противоядием [33] ... И, следовательно, подозрения Валеры имели под собой почву – Али-Бабай, отошедший от зомбиранта сам по себе, мог иметь детей. И они могли быть ненормальными. Закусив губу, я представил себе дальнюю рассечку или даже рассечки в которых за железными дверьми сидят малолетние уродцы, маленькие с кулак и большие под кровлю, подвижные как ртуть и вовсе неподвижные, как плесень. И все, как один, злобные.
33
Это свойство было придано препарату сознательно.
– Молодец, Валерий! – вырвал меня из кошмара голос Синичкиной. – Ты просто сказочный гений. Наконец-то после твоих слов мы имеем в своем распоряжении настоящее подземелье! Теперь в нем есть не только диковинные сокровища и охраняющий их красноглазый монстр, но и дюжина, а то и две свирепых младенцев, иначе выражаясь, гномов. Теперь впечатлительные члены нашего коллектива не будут спать ночами, и эти гномы не смогут выкрадывать нас, сонных, как выкрали Иннокентия Александровича...
– Юродствуешь... – проворчал Веретенников, недовольный тем, что Анастасия смеется над его догадками. – Юродствуешь и неосознанно выражаешь свою догадку.
– Какую догадку? – посерьезнела Синичкина.
– А то, что Баклажана выкрали эти самые уроды. Выкрали и убили зверски.
– Ты просто ужастиков насмотрелся, – улыбнулась девушка снисходительно, – А что касается папаши этих предполагаемых уродцев, то мне кажется, что от него действительно надо избавляться. Помните, как мы боялись Баклажана с Полковником? Теперь их нет. И как привольно на душе стало! А если мы и Али-Бабая терминируем, то вообще подземный коммунизм наступит. Спокойно и без нервотрепки раздолбаем эту кварцевую затычку, выберемся и разойдемся по своим домам. И не надо его убивать, зачем грех на душу брать? Закуем и посадим в его же темницу...
– Нет, убить надо... – убежденно сказал Кучкин, оглядываясь на жен Али-Бабая, сидевших метрах в семи от нас. – Все равно он человек конченный. Вон, Черный рассказывал, сколько на нем крови!
– Все это, конечно, верно... – проговорил я, решив ни в коем случае не сдавать араба. "Ишь чего захотели! Оставить меня без моей тяжелой артиллерии!". – Но вы подумали о его женах? Вы не боитесь, что, оставшись без своего мужа, они не станут работать? Или вообще, на нас ополчатся? Они или их голодные младенцы?