Multi venerunt, или Многие пришли

Абалихин Александр

– А картину ты так и не успел нарисовать, хотя холст не такой уж и большой, – сказала Вероника, взглянув на незаконченную работу Грегуара.

– Я её скоро завершу, – пообещал юноша и, улыбнувшись, сказал:

– Ты очень красива.

– Не говори так больше. Так говорить плохо.

– Ладно. Не буду. Скажи, где ты была так долго?

– Я не только купалась. Сначала я молилась в поле. Просила прощения у Господа за то, что совершила сегодня ночью. А ты молился?

– Нет.

– Скверно. Мне кажется, что ты неверующий.

Католик ли ты?

– Не говори и не спрашивай сейчас меня об этом. Мне всё равно, кто я.

– Отчего ты так заговорил? – удивилась Вероника.

– После того, как узнал тебя, я стал другим.

– Тебя искушает дьявол.

– Меня возносят на небеса любовь и красота, – возразил Грегуар.

В это время с улицы донеслись мужские голоса.

– Кажется, к нам идут, – сказала Вероника.

– Тут можно где-нибудь спрятаться? – с тревогой спросил Грегуар.

– Прятаться не придётся. Я узнала голоса. Это друзья, – успокоила юношу Вероника.

Дверь распахнулась, и в дом, один за другим, зашли три человека. Самый старший из вошедших – высокий худощавый мужчина с седой бородкой. На нём был серый плащ и надвинутая на глаза войлочная шляпа. На левом плече гостя на лямке висела большая холщовая сумка. Он скинул с плеча сумку и положив её на скамью.

– Добрый день, Вероника! – снимая шляпу, сказал седой мужчина с бородкой.

– Милости просим, уважаемый Данье! Заходите, гости дорогие! – сказала Вероника.

– Мы возвращаемся в Тулузу, полные впечатлений, – сказал человек в сером плаще и, присмотревшись, спросил Веронику:

– А где твоя сестра Оливия?

– Оливию похитили папские солдаты, – грустно сказала Вероника.

– Этого не может быть! Бедная Оливия! Я её отыщу и освобожу! – покрывшись багровыми пятнами, воскликнул светловолосый зеленоглазый юноша в короткой коричневой куртке и узких кожаных штанах, у которого за пояс были заткнуты длинный нож и флейта.

– Спасибо, Патрис, но, похоже, это почти невозможно, – вздохнула Вероника.

– Ради Оливии я готов на всё! – с жаром вскричал Патрис, и выхватил из-за пояса нож.

– Думаю, тебе не стоит хвататься за нож. Я попытаюсь действовать силой слова и воспользуюсь своими связями, – вступил в разговор третий гость – невысокий плотный широкоплечий мужчина лет сорока. Он был одет в красивую синюю куртку, отороченную белым воротником, и ярко-зелёные штаны. На голове у щёголя красовался сиреневый берет с белым пером, из-под которого выбивались золотистые кудри.

– Спасибо тебе, добрый Персиваль! – с благодарностью произнесла Вероника.

– Я обращусь за помощью к графу Тулузскому, – снимая берет, пообещал Персиваль. – Раймунд уважает меня. Он заставит похитителей освободить Оливию. Наверняка её удерживают в одном из монастырей.

– Персиваль, хоть ты и философ, но ты наивен, – заметил Данье. – Да будет тебе известно, граф сам боится папских легатов, которые его постоянно

заставляют каяться и требуют прекратить поддерживать катаров. Как только Раймунд узнает, что ты хлопочешь за катарку, то даже тебе он откажет в помощи.

– Раймунд не боится папских легатов! – с жаром воскликнул Персиваль.

– Когда мы ещё были в Тулузе, я слышал, что граф Тулузский просил покаяния у Римского Папы, – сказал Данье.

– Для катаров это очень плохо, – сказал зашедший в дом Мартин.

– Как поживаешь, добрый старик? – спросил его Персиваль.

– У нас беда. Мою старшую внучку похитили, – вздохнув, сказал Мартин.

– Вероника об этом нам уже сказала. Как только я вошёл в дом, сразу увидел на столе краски и холст с незаконченным рисунком. Сначала я подумал, что Оливия пишет картину, – сказал Данье.

– Вот этот юноша нашёл такое занятие, – кивнул на Грегуара старик.

– Так этот молодой человек пишет картины? Постой! Кажется, тебя зовут Грегуар? Я обучал тебя, – внимательно посмотрев на юношу, вспомнил Данье.

– Да, вы мой учитель, – улыбнувшись, сказал Грегуар.

– Мы расстались, когда ты был щуплым подростком, а теперь ты возмужал. Ты был прилежным учеником. Это твоя картина? – подойдя к столу, спросил художник.

– Моя. Я её ещё не закончил.

– Что ж, посмотрим, чему я тебя научил… Знаешь, Грегуар, у тебя на картине нет движения и жизни. Дерево возле реки мёртвое. Ты рисуешь, как художники-северяне, а не как окситанец! – покачав головой, сказал Данье.

– Этот юноша разве окситанец? – подозрительно присматриваясь к Грегуару, спросил Патрис.

– Я родом из Монтэгле, – сказал Грегуар.

– Я знаю эту деревню. В Монтэгле проживают почти одни католики. С ними не следует иметь никаких дел, – хмуро произнёс Патрис.

– Жители Монтэгле никогда не выдавали ни катаров, ни других еретиков, – обиделся Грегуар.

– Сказать-то ты всякое можешь, католик! – процедил сквозь зубы Патрис.

– Мой старший брат стал катаром! – выпалил Грегуар.

– Неужели ты и теперь скажешь, что жители Монтэгле никого не выдают?! – закричал Патрис. – А сам ты первым встречным выдал родного брата. Нынче о своих родственниках-катарах не следует много говорить. Впрочем, что говорить о таком болтуне, как ты?

– Ты что-то имеешь против меня? – нахмурился Грегуар.

– Я не хочу с тобой разговаривать. Мне просто противно болтать с глупцом, – усмехнулся Патрис.

Тут Грегуар с силой ударил кулаком Патриса в скулу, и тот рухнул на пол.

– Хватайте этого католика! Бейте его! – закричал лежавший на полу Патрис.

– Что ты вопишь, трубадур? Какое тебе дело до того, что он католик? – примирительным тоном произнёс Персиваль, протягивая руку и помогая Патрису подняться.

– И то, правда. Этот католик из Монтэгле – нормальный парень, – похлопав Грегуара по плечу, сказал Данье.