Мурад и самое звёздное небо

Галимуллин Даниль

Вдруг в ночи кто-то громко и неистово заревел. Потом стало понятно – это верблюд. И тут же залаяли караванные собаки. Обычно по ночам верблюды и собаки каравана вели себя спокойно, а сейчас, видно, волки подобрались близко. Все игравшие в кости и тот, кто не спал, тут же, взяв в руки факелы, бросились туда, откуда доносился рев. Когда прибежали к месту, где ревели верблюды, все стихло. Обойдя вокруг, обнаружили в двадцати шагах волчьи следы. На обратном пути почти все игроки ворчали, что сорвали им игру и о потерянном куше. Мартик и Шукур-ака молча вернулись к своему костру.

Когда в очередной раз Мурад очнулся – голова болела меньше, но нога ныла. Чувствовалось, что она распухла. Значит, он терял сознание. Сколько же проспал? Глянул на часы, на календаре 27 число. Это значит – пошли третьи сутки. Надо же. Никогда столько не спал. Попробовал дотянуться до лодыжки, с первого раза не получилось, боль была, но не резкая –

тупая. Попробовал согнуть ногу в колене – с болью удалось. Это уже хорошо. Значит, колено не повреждено. С трудом высвободил ногу из тряпичного сапога. Собрал под собой влажной вязкой глины и, приложив, крепко обмотал. Глина стянет и к утру опухоль частично сойдет, боль уменьшится. Наверху уже смеркалось, появились звезды. Из глубины колодца они казались крупнее. Бедуины, жившие в пустыне когда-то, считали, что боги – это звезды; вот сколько на небе звезд – столько богов, и каждый выбирал и молился своей звезде. Мурад не был бедуином-язычником. Он и неистово верующим мусульманином себя не считал, как некоторые из его знакомых, особенно в последние годы, просто не противился близким: отдавая дань уважения обычаям, присутствовал на некоторых ритуальных мероприятиях, традиционных для его народа. Кто он такой, чтоб утверждать – есть бог или нет. Тысячелетиями все религии призывали к вере. И люди верили – это было им опорой, так как в непонятных ситуациях считали – Бог разберется, Бог поможет. Вера в Бога и надежда помощи, или даже убеждение «что так угодно Богу», – помогали жить.

Что-то на сложные темы потянуло. Точно пост шоковое одиночество. И все же на уровне подсознания Мурад считал себя в определенном смысле поклонником неба, точнее, «Звездопоклонником». А иначе почему он по ночам, в пустыне, часами не просто любовался звездами, а как будто жил там. Чувствовал, что от них к нему исходит какая-то сила. И где бы он ни был, его тянуло именно в пустыню, где небо нависало – протяни руки и дотянешься. Он торопился вернуться сюда, а вернувшись, ждал ночи. Это сильно развилось у него в последние годы. Вот теперь «смотри – не хочу»: и время есть, и звезды над ним. Мурад думал, сколько загадок скрывает звездное небо. Он не увлекался астрономией. Однако, по мере появляющейся информации, иногда успевал почитать. И знал, что вселенная расширяется. А с какой скоростью?

Как-то на глаза попалась брошюра, в ней писали о физико-математических исследованиях вселенной. Барионово вещество (это все, что взаимодействует с электромагнитным полем и относится к семейству элементарных частиц); противоположностью этому является темная материя (форма материи, которая не испускает электромагнитные излучения, не взаимодействует с ним. Прямое наблюдение этой материи невозможно, а только создаваемым ею гравитационным эффектом – определяется ее присутствие). Темная энергия (вид энергии, введенный в математическую модель вселенной для объяснения наблюдаемого ее расширения с ускорением). Эти три понятия – являются основными для изучения космологии и других законов движения многочисленных галактик во вселенной. А для изучения нашей галактики американцы лет пятнадцать назад запустили космические аппараты: «Вояджер-1» и «Вояджер-2». По заметкам в прессе знал, что задача «Вояджера» была – пролететь Солнечную систему и когда-нибудь выйти из неё. Мурад знал, что в космические аппараты заложены золотые пластины с данными о землянах. В том числе анатомическое строение животных, человека и биохимическое строение молекулы – ДНК. Звездное небо хранило и загадки прошлого. Мысли о золотой пластине напомнили Мураду историю о пудренице, которую он подарил Тане. После третьего курса Мурад на поезде возвращался в Ленинград с практики. И на какой-то станции странный пожилой мужчина предложил ему купить пудреницу со словами: «Прошу, недорого возьмите. Хороший подарок будет даме, не пожалеете». Мурад почему-то пожалел мужчину – купил, потом, приехав в Ленинград, убрал на полку и забыл про неё.

Так бы ей лежать на полке, если бы не Лева, забежавший узнать, как Мурад доехал и как там его, Левины друзья, в Ашхабаде. И в конце визита, увидев пудреницу, задал вопрос: «Откуда?» Мурад объяснил, что приобрел по случаю. Лева продолжал расспрашивать. У кого? За сколько? Где? Мурад, чтобы отвязаться, рассказал. Лева долго вертел в руках.

– Где-то ХIХ век, серебро 800 пробы, еще резьба, инкрустированная перламутром – это вензель какой-то важной австрийской особы. – Промолвил он и собрался уходить.

Мурад успел спросить:

– А на подарок годится?

– Знатный будет подарок! – уже убегая, произнес Лева.

Таня подарок приняла. Мурад с трудом ей его вручил, когда они встретились в кафе «Лягушатник» на Невском. Правда, через неделю извинилась. И призналась в том, что отдала пудреницу бабушке. Мурад не все понял, но не придал особого значения.

Еще через неделю Таня сказала,

что бабушка приглашает Мурада на чай. Елену Александровну, бабушку Тани, Мурад увидел два года назад. Лева попросил занести ей сверток. Тогда же с Таней познакомились. Взяв с собой коробку конфет (выбирал Лева), Мурад стоял у входа в Танину квартиру, не решаясь позвонить. А Таня, увидев в окно Мурада, заходившего в парадную, дверь открыла сама. Провела в комнату Елены Александровны, которая уже шла ему навстречу с возгласом:

– О, мой «прекрасный янычар», о, мой Мурад. Проходи, дорогой.

Уютная комната со стенами бежевого цвета, убранная частично в колониальном стиле, с изготовленными в одном фасоне резными небольшими зеркалами, пуфиками и тумбами; а часть комнаты – обычная советская – с призовыми кубками и грамотами под стеклом. На тумбах и этажерках кувшинчики восточных форм. Будуар был заполнен коллекцией фарфоровых кукол, резными шкатулками, вазочками, керамической посудой различной формы. На стенах египетские и тунисские чаши. Одна стена полностью состояла из книг, другая – в экзотических растениях и цветах. Рабочий стол, кресла и диван из красного дерева старинной работы. Все располагалось со вкусом, и нечего лишнего, чувствовалась рука художника, соединившего колорит эпохи конца XIX – начала XX века. Голос Елены Александровны заставил Мурада повернуться:

– Спасибо, Мурадик. Твой шикарный подарок вернул меня в годы моей юности, в наше женское училище на Каменноостровском. Подобная пудреница была у нашей классной дамы. Она была хоть и строгого нрава, но не просто прививала нам вкус к искусству, музыке, поэзии, а ко всему изящному и необыкновенно прекрасному. Шел одна тысяча девятьсот пятнадцатый год, и нам было по пятнадцать лет. Не смотрите на меня так, Мурад, да, я ровесница века, «гызылым менин» 4 .

После этих слов на туркменском, означавших обращение к близкому человеку «золотой мой», Мурад растерялся и слегка покраснел – к нему так обращалась его мама. Он стал рассматривать небольшую картину – натюрморт с изображением большого прекрасного букета из сирени. Елена Александровна тем временем подошла к Мураду, успокаивающе погладила его по плечу и процитировала:

4

Мой красавчик (туркм.)

– «Мороженое из сирени! Мороженое из сирени!

Полпорции десять копеек, четыре копейки буше.

Сударышни, судари, надо ль? не дорого можно без прении…

Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!»

Елена Александровна во всем была академична.

Почему Мурад сейчас вспомнил Елену Александровну? Больше тринадцати лет прошло с той встречи, и восемь лет, как она ушла из жизни. Тогда при встрече она поразила его своим жизнелюбием и выглядела моложе восьмидесяти четырёх лет. Он хотел сказать ей это, но по молодости стеснялся и был неопытен в комплиментах. Простое, без тонких черт, с еле заметными веснушками лицо её не выдавало в ней знатного происхождения. А вот статность фигуры, королевская осанка при её невысоком росте, плавность движений, четкость жестов и высоко поднятая голова с безупречной прической подчеркивали перед вами: дама с аристократическими манерами.

Речь её была ровной, но иногда она ненадолго замолкала, что-то вспоминая. Вдруг её речь становилась многословной и, казалось, увязать все это в единый рассказ сложно. Но если хватало терпения дослушать Елену Александровну до конца, то вызывало восхищение то, как она умело и интересно увязывала несколько событий в одну грандиозную и впечатляющую историю. Наверное, это из-за того, что интересных событий в её жизни было много. Как рассказал Лева, с первым мужем-поручиком уехала на Дон, где его сразу убили. Второй, Тигран, красивый армянин, красный дипломат – увез её в советское представительство одной из мусульманских стран. В тридцать седьмом его арестовали, и он бесследно исчез. Тогда, чтобы избежать его участи, Елена Александровна с дочкой Надей и со знакомым бежали в археологическую экспедицию в Китай, а потом в Среднюю Азию. В Китае, в провинции Дуньхуан работала по китайской стене. Экспедиция была международная, финансируемая Коминтерном. Елена Александровна помогла её руководителю написать монографию о Марко Поло. Это и спасло их с дочкой. Три года они скитались по развалинам Мерва Хорезма и Бухары. После окончания войны в сорок восьмом вернулась с Надей, мамой Тани, в Ленинград. Надя закончила Археологический и вышла замуж за архитектора, который впоследствии стал руководителем Левы. Когда-то очень любившая своего второго мужа, Елена Александровна очень привязалась к Леве. А Лева восхищался ею. Изумляли Леву не только её знания армянского языка и знание обычаев его народа, а то, как она с уважением и трепетным восхищением относилась ко всему восточному.