Мурлов, или Преодоление отсутствия
Шрифт:
Перекусив, Мурлов с новой энергией взялся за яму. Оставалось немного, но тут, как черепаха, вылез огромный валун. Минут десять Мурлов бестолково бился с ним, кряхтя от натуги, пока не свалился на него без сил. Полежав с минуту, он с ревом попробовал еще раз хоть чуточку приподнять его над землей, но, убедившись в тщете этого занятия, яростно отшвырнул лом в сторону: «К чертовой матери!» – и вспомнил вдруг старика, что пророчил ему о каменьях…
Раздался смех. Мурлов вздрогнул, поднял голову – наверху стояла девушка. У нее были длинные загорелые ноги.
– Я давно наблюдаю за тобой, – сказала она. – Какой
– Они красные, а я белый, – Мурлов вылез из ямы и сел на скамейку.
– Хочешь грушу?
Мурлов облизнул губы. Девушка вынесла груши. Мурлов с наслаждением откусил сочную сладкую грушу. Сок потек по руке, по шее. Девушка с интересом разглядывала его.
– Тяжело копать?
– Не знаю.
– Не знаешь, – засмеялась она. – А кто ж тогда знает?
– Не знаю.
– Хочешь, покажу место, где можно купаться и форель ловить? Тебя Димитрос звать? А меня Соникой.
Спустившись к реке и пройдя немного вверх по течению (я уже в какой раз говорю: вверх по течению, хотя правильнее сказать: вверх против течения; по течению будет, когда пойдешь вниз), они вышли к мелкой заводи, круглой, как искусственный бассейн. Мурлов залез в воду, она была холодная, но терпимая. Он полежал немного, замерз и вылез на берег.
– Ты чудной какой-то.
Мурлов внимательно посмотрел на нее. Ей было лет двадцать пять. Неужели и правда ей двадцать пять?
– Ты на грека похож, – и она спросила его по-гречески: «Сколько тебе лет?»
– Двадцать четыре, – ответил по-гречески Мурлов.
– А выглядишь на восемнадцать. Я тебе нравлюсь?
– Да. А что?
Она улыбнулась и ничего не ответила на дурацкий вопрос. Мурлов смотрел на Сонику, и странное чувство овладевало им, будто он целую вечность на этой земле, под этим солнцем, рядом с этой сильной красивой женщиной, а все, что было до этого, и все, что будет после, – не имеет к нему никакого касательства. Успокоение вошло в его душу. И даже восторг. «Вот оно, остановись, мгновение, – подумал Мурлов. – Я ничего больше не хочу». Что-то похожее он испытал, когда читал интерлюдию «Последнее лето Форсайта».
– Ты сейчас похож на старика, – сказала Соника, – уставшего от жизни, но довольного жизнью. Ты не такой, как все ваши. Они такие липучки. Один ваш грузин чего стоит.
«Опять Савва», – подумал Мурлов, и блаженное состояние покинуло его. Он сел и стал пускать по воде блины.
– На танцы придешь? – спросила она. – К девяти.
– Приду.
Соника засмеялась:
– Я думала, ты скажешь «не знаю».
В клубе собралось, наверное, все село. В раскрытых настежь окнах и дверях чернело небо, и на его фоне причудливо, как ангелы, маячили освещенные фигуры местных юношей и девушек. Пацанята с девчонками гоняли голыми ногами под окнами клуба по неостывшему еще песку; ноги проваливаются в песок, песок скрипит, и хрустит, и журчит меж пальцев, озорные черные глазенки шарят по клубу, освещенному от бензинового движка… У них все еще впереди, и это грядущее – сплошная тайна, которую так волнительно увидеть заранее. У левой от входа стены сбились местные, у правой – приезжие. Крутили пластинки. С заигранных пластинок неслось загадочно: «маручелла», «ладзарелла» и прочие итало-пряные
Фаина танцевала с Гвазавой, Мурлов с Соникой, и четыре пары глаз не скрывали взаимного любопытства. На «белый» танец Фаина пригласила Мурлова, а Соника ушла в угол пошептаться с подружками.
– Нравится? – спросила Фаина. – Ничего. Смотри только, за вами тут поглядывают, – и замурлыкала что-то.
– Что за девушка? – спросила Соника. – Твоя?
«Перекрестный допрос», – подумал Мурлов.
– Вон его, – указал он на Гвазаву.
– А-а, этого я знаю, – успокоилась Соника и прижалась к Мурлову. У нее была тонкая талия. – У вас танцы хуже? – спросила она.
– Я не хожу на танцы.
– Да? А что же ты делаешь вечерами и в праздники?
– А ч-черт его знает! – вырвалось у Мурлова. – Что я делаю вечерами?
Соника засмеялась:
– Нервничаешь зачем? Пошли, – она выскользнула из дозволенных танцами объятий и пошла к выходу. Мурлов поспешил следом. Он чувствовал на себе с двух сторон взгляды – Фаины и еще чей-то, неуловимый. «Судьбы», – подумал Мурлов.
Было темно. В сторонке тлели красные огоньки сигарет. Мурлов прошел мимо. По банальной шутке понял – свои. Под большим деревом смутно белело платье.
– Димитрос!
Мурлов подошел к платью, почувствовал на шее руки и на губах своих ощутил губы Соники.
– Идем, – шепнула она. – У меня дома сейчас никого нет.
Мурлов обнял ее за тонкую талию и сказал:
– Идем.
Оба шли молча, и в свете луны Мурлов увидел, что она улыбается, а глаза ее блестят. Соника сжала ему руку.
Возле дома темнели три силуэта. Мурлов как-то чересчур расслабленно подумал о том, что сейчас, скорее всего, будет драчка. Тикать бессмысленно – свернешь себе на этом крутогорье шею или, чего доброго, угодишь в собственную яму – вот уж истинно, кто копает яму, тот упадет в нее – да и не тот случай, чтобы тикать. Ему показалось, что Соника с любопытством смотрит на него. Он перешел на другую сторону от девушки, чтобы стена прикрывала его сбоку.
– Вот мы и пришли, – сказала Соника. Темные фигуры стояли молча. Судя по осанке, это были молодые парни. Девушка приблизилась к ним и тихо сказала что-то. Высокий парень три раза ответил по-гречески: «Эхи» – «нет».
«На нет и суда нет», – подумал Мурлов и подошел к ним. Он узнал высокого парня: в прошлый раз, когда приезжие проиграли местной команде в футбол, этот парень хорошо пару раз посылал мяч по лежачей дуге в нижний угол ворот, огибая штангу по вогнутой траектории. Красивый удар. Не видел Саня Баландин. «Если у него и руки, как ноги, э-хе-хе…» – подумал Мурлов.
Соника зашла во двор, положила на калитку руки, на руки подбородок и ждала чего-то.
Парни окружили Мурлова. Футболист протянул руку:
– Ну, привет.
– Привет.
– Я тебя знаю. Ты на левом играл. Это моя сестра.
– У тебя такая красивая сестра.
– Выпьем, Димитрос? Я Никол. Эти оба Миши.
Они вошли во двор.
– Тс-с! – приложил палец к губам Никол. – Мать спит.
Прошли в землянку. Соника уже собрала на стол. На деревянном столе без скатерки вокруг керосиновой лампы лежали разнообразные дары южной природы, буханка хлеба, стояли банки с самодельным вином.