Мурманский сундук.Том 2
Шрифт:
Три дня после похорон погибших кладоискатели занимались поисками сундука на гряде. Но их попытки найти его закончились безрезультатно. Наступал сентябрь, ударили первые заморозки, солнце стало греть по-осеннему, у них кончалось продовольствие, и на совете решили прекратить поиски сокровищ.
— Вернёмся на следующий год, — сказал Воронин. — Сундук не мог исчезнуть бесследно. Бандиты так его основательно упрятали, что придётся потратить много сил, чтобы найти его. Кто за то, чтобы вернуться сюда следующим летом?
— Вернёмся. Обязательно
— Какие вопросы, — сказал Воронин. — Вместе начинали, вместе и закончим.
— Ты в Питер, — сказал Владимиру Константиновичу Афанасий. — Ты, Сергей, куда? В Москву?
— Куда же ещё.
— А ты, Ольга?
— Поеду домой, — ответила она. — Я рада, что это наваждение кончилось.
— Из всех нас, больше всего пострадал Николай, — сказал Афанасий после непродолжительной паузы. — Ни дома, ни машины. Я вот что нашёл у Зашитого. — Он достал из кармана голубой камень. — Думаю, что здесь хватит на постройку нового дома и на покупку машины. — Он протянул камень Николаю. — Бери! Не будем же мы его пилить! Вы согласны со мной. — Он обвёл всех взглядом.
— Конечно, согласны, — ответил Владимир Константинович. — Нам надо где-то штаб-квартиру делать. Вот пусть Николай и займется её благоустройством.
Все согласились с ним.
— Отлично, — сказал Афанасий. — А так как я, бомж, думаю, Николай не откажет мне дать приют на неопределенное время в своём новом доме.
Николай обнял Афанасия:
—Только буду рад, дружище!
Они сидели на берегу озера. На них бросали тень прибрежные утёсы. Вода озера темнела и казалась бездонной. Мелкие волны с равномерным шумом плескались о валуны, разбивались, а на смену им шли новые.
2000 г.
ТАМ, ГДЕ ТЕЧЁТ ПАЖА…
Повесть
1.
Саша Лыткарин шёл на работу в вечернюю смену. Шёл ходко, широко распахнув пиджак, поглядывая по сторонам, и глубоко вдыхал горьковатый от дыма воздух. Время близилось к вечеру, и небо из зелёно-голубого в зените переходило к горизонту в тёмно-синее, и его чистоты ничего не нарушало, кроме тонкой белой нитки, оставленной летящим высоко и не слышным с земли, самолётом.
Кончалось бабье лето. Дни стояли прозрачно-чистые. В огородах звенели вёдра от сыпавшейся в них картошки. Освобождённые от посевов поля, перепаханные и засеянные новыми семенами, ещё не высохшие от солнца и ветра, вздымали крутые спины навстречу небу. Кое-где виднелись тонко струйные медлительные дымки от сжигаемой ботвы, и Сашу охватывало неясно тревожное томление, а может быть, и грусть оттого, что кончилось лето, день уменьшается с непостижимой быстротой, скоро, не заметишь как, грядёт зима с морозами и снегами, и кругом будет белым бело, и будет тихо в полях и лесах, и душа будет накапливать силы для будущего шага в весну.
Рядом с двухэтажной красной школой, на широком пустыре, ребятишки играли в футбол. Играли они в одни ворота, стоявшие без верхней перекладины,
— Андрюха, пасуй мне!
— Куда ты лупишь?!Вот мазила!..
— Ромка, накинь на ногу?!
Саша вспомнил, как совсем недавно, учась в этой школе, на большой перемене ребятишки брали мяч и бежали сюда на пустырь, чтобы поиграть в футбол. Перемены, как всегда не хватало, они забывали, что надо идти на уроки и за ними кто-нибудь прибегал из класса, и они возвращались в школу, мокрые, взъерошенные, но бесконечно счастливые.
Он замедлил шаги, остановился и засмотрелся на ребят, с азартом гонявших кожаный, звеневший от каждого удара мяч. На краю поля, у забора библиотеки, были раскиданы вещи: ранцы, портфели, полевые сумки, форменные пиджаки и куртки.
Ветра не было. Не кошенная сухая трава, росшая по обочине тропинки, стояла прямая, жёлтая, и в отцветших и отпыливших метёлках ползали мелкие букашки, греясь на солнце. Несколько сосен, спускавшихся к реке, горели изумрудом своих вершин, а стволы золотились в угасающих лучах. Между ними и кустами жёлтой акации петляла тропинка, сбегая к Паже, на другом берегу которой высились два собора бывшего монастыря, в одном из них располагался филиал местной фабричонки, где работал Саша.
Среди игравших ребят выделялся верзила в кепке, в клетчатой расстёгнутой рубашке, из-под которой выглядывала голубая майка. Он неуклюже носился по полю, махая длинными руками и как ребята, кричал охрипшим голосом:
— Парень, пасуй мне! — и приседал от огорчения, если мяч не попадал в ворота.
Его длинная фигура маячила то там, то здесь. В его ухватках Саше показалось что-то знакомое. Он подошёл ближе, держась вплотную к забору.
— Это ж Прошин, — удивился он, вглядевшись в верзилу с мячом. — Во, даёт!
Он отошёл за угол забора, чтобы его не заметил Прошин, и стал наблюдать за происходившим.
Ермил Прошин работал вместе с Сашей в одной бригаде и жил на квартире неподалёку отсюда за линией железной дороги в двухэтажном старинном особнячке, выстроенным ещё до революции местным заводчиком. Было ему за тридцать— тридцать пять, не больше. Он приехал в их городок издалека и уже около года работал в штамповке.
Однако, как Саша не прятался за забором, Ермил увидел его. Он оставил мяч и подошёл к Лыткарину, вытирая мокрое лицо рукавом рубашки.
— Привет, — сказал он Саше, протягивая костистую крепкую руку.
— Здорово, — ответил Саша, оглядывая грязные, перемазанные землей, ботинки Прошина.
Ермил заправил рубашку под ремень, сорвал пучок сухой травы и стал вытирать ботинки. Покончив с этой процедурой, разостлал на земле плащ и сел на него.
— Сколько время? — спросил он Сашу, расшнуровывая ботинки. — Не опаздываем? А то Колосов впишет нам по первое число.
Саша представил мастера, который ревностно следил за дисциплиной: боже упаси было кому опоздать — выволочка была отменная. Он поджидал опоздавших, стоя в дверях штамповки, опустив палец на кончик носа, смотря поверх очков, и, казалось, что ёжик его густых волос стоит дыбом.