Мурзик

Исаков Дмитрий

От земли исходило блаженство, и я уже было собрался откинуться на траву и опьянеть, но меня остановило чье-то присутствие и чей-то настороженный взгляд.

Я оглянулся и увидел обладательницу настороженности.

Девушка была метрах в десяти и нерешительно выглядывала из-за березки. Чтобы ее не спугнуть, я медленно развернулся на месте, но вставать не стал, а лишь доверительно и ободряюще улыбнулся ей, что возымело свое действие, и она мне тоже в ответ робко улыбнулась.

Если бы я был самым последним нищим, чего, правда,

мне до сих пор не удосужилось (пока), и у меня объявился бы миллион, то я бы, ни секунды не раздумывая, отдал его за эту улыбку! Как женщины умеют улыбаться, мы все прекрасно знаем и цену этим улыбкам регулярно на себе ощущаем, но эта незнакомая девушка на самом деле и не улыбнулась даже, на ее лице промелькнуло лишь подобие улыбки, но я сразу поверил безраздельно и бесповоротно в ее чистоту и искренность, за что можно отдать не только какой-то паршивый миллион, но даже и не менее паршивую свою жизнь.

На вид ей было лет семнадцать (А я два раза был женат!). Надетое на ней неизвестного покроя белое платье, очень похожее издалека на полотняную ночную рубашку до пят, все равно не могло скрыть стройность ее фигуры, чему также способствовала, по моему разумению, длинная толстая коса цвета канадской пшеницы.

И если, не дай Бог, при ближайшем ознакомлении у нее окажутся васильковыми глаза и подобающий добрый нрав, то до конца своих дней я согласен ходить в Иванах-дураках.

– Кто же ты, такая милая? – выдохнул я из себя и медленно встал.

– Росинка…

Что такое Росинка (имя или национальность?) я не знал, но голос у нее был, как хрустальный ручеек.

– Росинка… Что за чудное слово! Это имя твое?

– Так все меня зовут… – она опустила глаза, и даже с десяти метров была видна длина ее ресниц. – А ты кто?

– А я странник.

Ресницы удивленно вздрогнули.

– Калик-перехожий! – пояснил я, хотя самому было дико от этого бреда…

Росинка испуганно повела головой, во все глаза смотря на меня (Все-таки они васильковые. А я, соответственно, дурак!).

– А вообще-то меня зовут Дмитрием, – успокоил я ее и превентивно сделал шаг в ее сторону.

– Митя, – прошептала она и я тут же согласился быть Митей до конца своих дней, хотя с детства не мог терпеть этого имени, и идентифицировал себя только с Димой и никак не иначе, в честь чего я сделал еще один шаг по направлению к березке.

– Так ты грек?

Я так чуть и не упал!

– Какой еще грек? Русский я! (По паспорту!) – воскликнул я и сделал еще два шага.

– Русич? – она наклонила набок и стала перебирать кончик своей косы.

– Ну, во всяком случае, только не грек, – я еще раз шагнул к ней навстречу. – А с чего ты взяла, что я грек?

Она как бы оценивающе оглядела меня с ног до головы (за

это время я сделал еще два шага) и деловито промолвила:

– Прошлым летом князь дань собирал, так с ним грек царьградский был, а звали его, как и тебя, – Дмитрием.

На «князя», «дань» и «грека» я сделал ответных три шага и оказался перед ней.

Вблизи она оказалась еще моложе, а может, мне это только показалось из-за того, что была она мне по плечо и не имела даже намеков на косметику, а рубаха на самом деле оказалась полотняной, хотя довольно тонкой, но все же явно ручной работы.

Я в нахалку разглядывал ее и чем дальше, тем больше поражался совершенной необычности и отличия ее от тех женщин, на которых когда-нибудь останавливался мой взгляд.

И ведь ничего в ней не было особенного. Совершенно обыкновенное лицо (не считая глаз, конечно!), но что-то притягивало к ней, что-то необычайно родное было в каждой ее клеточке, так что я неосознанно протянул руку и погладил ее по голове.

В первый момент она вздрогнула, скорее от неожиданности, чем от страха, но не отпрянула, и я еще раз провел ладонью по ее волосам и тихо сказал:

– Свой я, Росинка…

Она подняла голову и виновато заморгала своими ресницами:

– А я от печенега бежала, – сообщила она мне. – Мы травы собирали, а он как выскочит из кустов! Весь черный, и конь его черный. И лук у него был. А я как побегу! А он стрелу пустил, я свист ее слышала. Аж в сердце мне кольнуло, – виновато улыбнувшись на свою откровенность, она дотронулась ладошкой до левой груди. Под ее пальцами отодвинулась коса, и я увидел под ней рваную дыру в рубахе, через которую виднелся маленький розовый сосок.

– Ой, рубаха порвалась! – воскликнула она и прижала ладошку к дырке.

Я, похолодев от мелькнувшей догадки, почти незаметно провел рукой по ее спине и у левой лопатки почувствовал такую же дыру.

– Но ты ведь убежала? – сказал я, мгновенно отдернув руку.

– Убежала, – задумчиво ответила она мне. – И заблудилась. И рубаху вот порвала…

– Главное, убежала, а рубаху зашить можно.

– А ты печенега видел? – спросила она меня.

– Видел, – соврал я (хотя каждый второй мой соотечественник – потомственный печенег, эфиоп его мать!).

– А где твой меч?

Мне тут же пришлось поднапрячься и сотворить в траве, где я давеча сидел, огроменный кладенец, а заодно сварганить и арбалет с комплектом стрел (это так, на всякий случай, вдруг ей захочется спросить, где мой тур-лук).

– Вон в траве лежит, – гордо сказал я, и чтобы окончательно ее убедить, подошел и поднял меч с земли.

– Красивый, – с уважением прошептала она, подойдя ко мне, и погладила ножны, на которые я на самом деле не пожалел серебра и черни. – А это самострел, да?