Мусаси
Шрифт:
– Довольно! – остановила она его. – Мы здесь не на прогулке и не для того, чтобы напиваться. Это и тебя касается, Гон. Ты старше Матахати и должен соображать.
Пристыженный дядюшка Гон заволновался, словно пил только он один, и принялся тереть лоб и щеки, чтобы укрыться от взгляда Осуги.
– Ты права, – покорно пробормотал он, поднимаясь на ноги. Гон отошел в сторону, и начался скандал. Матахати задел за живое властное и нежное материнское сердце Осуги, переживающей за судьбу сына. Она не могла сдержаться до
– Прекрасно! – заявил он. – Ты записала меня в неблагодарные лодыри без чести и совести. Так?
– Именно! Что ты сделал для защиты своей чести?
– Я не такой никчемный, как ты думаешь. Многое тебе неизвестно.
– Я не знаю? Никто не знает детей лучше, чем их родители. День твоего появления на свет был несчастливым для дома Хонъидэн.
– Не торопись с выводами! Я еще молод. На смертном одре ты пожалеешь о своих упреках.
– Насмешил! Сто лет придется ждать такого исправления. Как горько думать об этом!
– Если тебя удручает такой сын, как я, то мне нечего болтаться с вами. Я ухожу!
Сопя от гнева, Матахати встал и решительно вышел из харчевни. Потрясенная Осуги жалким, дрожащим голосом окликала сына, но тот не оборачивался. Дядюшка Гон мог бы догнать племянника, но в это время он отвлекся, пристально, вглядываясь в сторону моря.
Осуги встала, потом снова присела.
– Не пытайся его остановить, – сказала она Гону, – бесполезно.
Дядюшка Гон, обернувшись к Осуги, заговорил что-то невпопад.
– Девушка ведет себя странно. Подожди минутку!
Дядюшка Гон, повесив шляпу на гвоздь под навесом, стрелой помчался к воде.
– Болван! – кричала Осуги. – Ты куда? Матахати совсем…
Осуги побежала вслед за стариком, но запуталась в выброшенных прибоем водорослях и повалилась ничком на песок. Сердито бормоча, она поднялась, стряхивая песок с лица и груди. Она взглянула на дядюшку Гона, и глаза ее едва не выкатились от удивления.
– Старый дурак! Куда полез? Совсем спятил?
Осуги от волнения словно обезумела. Со всех ног она кинулась вдогонку за Гоном, но не успела. Дядюшка Гон был уже по колено в воде и шел дальше.
Он выглядел невменяемым в пене прибоя. Впереди него двигалась девушка, торопливо устремляясь в пучину. Дядюшка Гон заметил ее, когда та стояла в тени сосен, безумным взглядом вглядываясь в море. Девушка внезапно сорвалась с места и бросилась к воде, разметав по ветру длинные волосы. Вода доходила ей до пояса, и она быстро приближалась к тому месту, где дно круто обрывается. Отчаянно крича, дядюшка Гон настигал девушку, но она заспешила что было сил. Девушка вдруг скрылась под водой, оставив на поверхности маленькую воронку.
– Безумное дитя! – кричал
С этими словами он тоже ушел под воду.
Осуги металась на берегу. Когда Гон и девушка исчезли, она пронзительно закричала, созывая на помощь. Осуги размахивала руками, падала, поднималась, приказывала всем, кто оказался рядом, спасать утопающих, словно эти люди были причиной несчастного случая.
– Спасайте их, раззявы! Что глазами хлопаете? Утонут ведь!
Вскоре рыбаки вытащили тела девушки и дядюшки Гона.
– Двойное самоубийство влюбленных? – спросил один.
– Брось шутить! – рассмеялся другой.
Дядюшка Гон и девушка не подавали признаков жизни. Старик успел поймать девушку за оби, его пальцы так и остались судорожно сжатыми. Девушка являла собой странное зрелище – волосы спутаны и покрыты тиной, но вода не тронула белил с лица и помаду на губах.
Она казалась живой. Пурпурный рот будто бы смеялся, хотя нижняя губа была прикушена.
– Где-то я ее видел, – промолвил один из зевак.
– Кажется, она недавно собирала раковины на берегу.
– Точно! Она живет на постоялом дворе.
Со стороны постоялого двора приближалось человек пять, среди них был и Сэйдзюро. Затаив дыхание, он растолкал толпу и остановился перед девушкой.
– Акэми! – закричал он. Сэйдзюро побледнел, но твердо держался на ногах.
– Ваша знакомая? – спросил рыбак.
– Д-да…
– Надо побыстрее откачать ее.
– Ее можно спасти?
– Вряд ли, если будете стоять с раскрытым ртом.
Рыбаки разжали руку дядюшки Гона, уложили утопленников рядом и принялись поколачивать их по спине и нажимать на живот. Акэми вскоре задышала. Сэйдзюро приказал слуге с постоялого двора поскорее унести ее.
– Гон! Гон! – кричала Осуги в ухо старика, обливаясь слезами. Акэми ожила, потому что была молода, но дядюшка Гон… Он был не столько стар, но выпил изрядно. Его дыхание замерло навсегда, и как бы ни билась в крике Осуги, ему уже никогда не открыть глаза.
– Старик умер, – сказали рыбаки, отступив от тела. Осуги, сдержав рыдания, набросилась на них, как на врагов.
– Что болтаете? Девушку можно спасти, а его нельзя?
Осуги готова была броситься на рыбаков с кулаками. Она растолкала мужчин, крича:
– Сама откачаю его, я вам покажу, как это делается!
Старуха взялась за Гона, пробуя все известные ей способы. Ее решимость растрогала некоторых до слез, кое-кто стал ей помогать. Осуги, однако, не намеревалась оценить их бескорыстие. Она командовала помощниками, кричала, что они нажимают не там и не так, что от них нет толку, приказывала то разжечь костер, то сбегать за лекарством. Ее поведение было отвратительным. Его не потерпели бы друзья или родственники, не говоря о посторонних людях. Возмутились даже самые терпеливые.