Мусаси
Шрифт:
Мужчина был худой, бедно одетый, говорил как простолюдин, хотя имел при себе самурайский меч.
Акэми прежде не видела его, но завсегдатаи окрестных трактиров рассказали бы ей, что его зовут Акакабэ Ясома, что он зимними ночами болтается без дела по задворкам. Шлепая разношенными соломенными сандалиями, он догнал Акэми и схватил ее за свисающий шнурок.
– Как ты оказалась в этом безлюдном месте? Ты не из тех помешанных, которые появляются в представлениях кёгэн? А ты и впрямь красотка. Открыла бы личико, как другие девушки.
Акэми
– У тебя манеры городской девушки. Что ты здесь делаешь? Сбежала из дому? Или от мужа?
Акэми не отвечала.
– Хорошенькие девочки не должны гулять с потерянным видом, словно они попали в беду. Здесь с девушкой может случиться всякое. У нас, правда, нет воров и хулиганов, которые, бывало, болтались у ворот Расёмон, зато много разбойников с большой дороги, которые не упустят хорошенькую женщину. Полно бродяг и торговцев женщинами.
Акэми не проронила ни слова, однако Ясома не смущался. Он сам отвечал на свои вопросы.
– Здесь и впрямь опасно. Говорят, что женщины из Киото идут по хорошей цене в Эдо. Было время, когда здешних женщин переправляли в Хираидзуми, на северо-восток, а теперь в Эдо. А все потому, что второй сёгун Хидэтада затеял громадное строительство в городе. Все веселые дома Киото открывают в Эдо свои заведения.
Акэми не отвечала.
– На тебя везде будет спрос, так что поберегись. Иначе прихватит какой-нибудь мерзавец. Здесь очень опасно.
У Акэми лопнуло терпение. Решительным жестом закинув рукава за плечи, она обернулась и громко зашипела.
– Знаешь, – продолжал он, – я думаю, что ты действительно помешанная, – расхохотался Ясома.
– Замолчи и иди своей дорогой!
– Разве я не прав?
– Сам ненормальный.
– Ха-ха! Теперь все ясно! Ты сумасшедшая. Жаль тебя.
– Запущу в тебя камнем, если не уберешься.
– Ты это всерьез?
– Убирайся, скотина!
Напускной решимостью Акэми пыталась скрыть панику, охватившую ее. Закричав на Ясому, она побежала через поросший тростником пустырь, туда, где когда-то была усадьба даймё Комацу, окруженная садом с каменными фонарями. Акэми казалось, что она плывет среди качающихся стеблей.
– Стой! – вопил Ясома, преследуя ее, как гончий пес. Вечерняя луна взошла над горой Торибэ, ухмыляясь, словно ведьма. Вокруг ни души. В отдалении, метрах в трехстах, виднелись люди, спускавшиеся с холма. Спасать Акэми они не стали бы, даже услышав ее крик, потому что возвращались с похорон. Одетые в белые траурные одежды, в шляпах, подвязанных белыми лентами, с четками в руках, люди были погружены в печаль.
Акэми упала от сильного толчка в спину.
– Прошу прощения, – сказал Ясома, повалившийся на нее. – Не ушиблась? – участливо поинтересовался он, прижимая девушку к себе.
Кипя от гнева Акэми ударила Ясому по заросшей физиономии, но тот не рассердился. Ему, похоже, даже понравилась пощечина. Он зажмурился, не переставая ухмыляться. Ясома покрепче
Акэми задыхалась. Отчаянно царапаясь, она разодрала ему ноздрю. Хлынула кровь, но Ясома не разомкнул объятий.
Колокол в храме Амида на горе Торибэ звучал мрачно и глухо, словно напоминая о бренности и тщетности всего земного. Его предостережение не производило впечатления на двух дерущихся смертных. Сухие стебли тростника раскачивались от их борьбы.
– Успокойся! – просил Ясома. – Тебе нечего бояться. Будешь моей женой. Я порадую тебя!
– Лучше умереть! – пронзительно закричала Акэми. Ее отчаяние поразило Ясому.
– Что? Почему? – забормотал он.
Акэми лежала, сжавшись в комочек. Она походила на бутон горного цветка. Ясома ласково утешал девушку, в надежде добиться ее расположения. Он, несомненно, не в первый раз оказался в подобной ситуации. Казалось, происходящее ему нравилось, и его физиономия светилась от удовольствия, не утратив при этом зловещего выражения. Он не спешил, растягивая удовольствие, как кот, который забавляется игрой с полупридушенной жертвой.
– Не плачь, – говорил он, – горевать не о чем, правда?
Поцеловав Акэми в ухо, Ясома продолжал:
– Ты должна знать мужчин. В твоем возрасте невинных не бывает.
Сэйдзюро! Акэми вспомнила, какой жалкой и бессильной она была.
Как расплылась у нее в глазах рама сёдзи.
– Подожди! – крикнула она.
– Подождать? Ладно уж, – ответил Ясома, приняв лихорадочный жар ее тела за страсть. – Не вздумай бежать, а то придется приструнить тебя.
С резким стоном Акэми повела плечом и сбросила его руки. Глядя пристально в глаза Ясоме, она медленно встала.
– Что тебе нужно от меня?
– Сама знаешь.
– Считаешь, что с женщинами можно обращаться как с набитыми дурами? Все мужчины одинаковы! Да, я женщина, но у меня есть гордость!
Кровь сочилась из губы Акэми, порезанной листом камыша. Прикусив губу, она снова разрыдалась.
– Ты говоришь что-то странное, – сказал Ясома, – так и есть, сумасшедшая!
– Говорю то, что хочу.
Толкнув Ясому в грудь изо всех сил, она бросилась бежать, продираясь сквозь камышовые заросли, залитые лунным светом.
– Убивают! На помощь! Убивают!
Ясома бросился следом. Не успела Акэми пробежать и десяти шагов, как он настиг ее и швырнул на землю. Акэми лежала, прижавшись щекой к земле, задравшиеся полы кимоно обнажили ноги, растрепанные волосы закрыли ей лицо. Она чувствовала холодный ветер на груди.
Ясома не успел наброситься на нее, как что-то твердое ударило его в висок. Хлынула кровь. Ясома завопил от боли. Он оглянулся, но в этот момент получил другой удар по макушке. Ясома не почувствовал боли, мгновенно потеряв сознание. Голова его поникла, как у бумажного тигра. Ясома лежал, полуоткрыв рот, а над ним стоял бродячий монах с флейтой-сякухати, которой он и сражался.