Мусаси

Ёсикава Эйдзи

Мусаси встал на колени и взял Осуги за руку. Он боялся поднять глаза, ему казалось, что вот-вот заплачет. Он смутился, потому что Осуги покорно ждала его ответа, но он испытывал чувство благодарности. Ему показалось, что рука его подрагивает. Мусаси собрался с духом.

– Я признателен вам, почтеннейшая, за то, что вы пришли. Теперь я встречу смерть без угрызения совести и буду сражаться с легкой душой.

– Ты меня прощаешь, Мусаси?

– Конечно, если и вы простите

мне все неприятности, которые я доставлял вам с детских лет.

– Я давно простила тебя. Ну, хватит обо мне. Прежде всего надо позаботиться о другой.

Осуги встала и подозвала Мусаси. Под сосной Хэйкэ стояла Оцу без кровинки в лице от волнения.

– Оцу! – воскликнул Мусаси, бросаясь к ней.

Гонноскэ и Осуги хотели бы стать невидимыми в этот миг, чтобы не мешать встрече двух сердец.

– Оцу, и ты пришла!

Слова не могли выразить чувства, переполнявшие Мусаси.

– У тебя измученный вид. Не хвораешь? – промолвил Мусаси, понимая, что говорит не то, что следует в эту минуту.

– Ничего страшного, – ответила Оцу, опуская глаза и пытаясь держаться бодро во время этой, быть может, последней встречи.

– Простыла в пути? Или что-то серьезное? Где ты жила последние месяцы?

– Прошлой осенью вернулась в Сипподзи.

– Домой?

– Да, – ответила Оцу и подняла на Мусаси полные слез глаза. – У сироты нет дома. Единственный дом – это моя душа.

– Не говори так! Даже Осуги открыла перед тобой свое сердце. Я безмерно рад примирению. Ты должна выздороветь и быть счастливой. Ради меня.

– Сейчас я самая счастливая на свете.

– Рад, если это правда… Оцу… – Мусаси обнял за плечи одеревеневшую Оцу и, не обращая внимания на Гонноскэ и Осуги, прижался щекой к ее лицу. – Ты такая хрупкая, слабая…

Мусаси уловил лихорадочное дыхание Оцу.

– Прости меня, Оцу, я кажусь тебе жестоким, но в моем мире не находится места для тебя.

– Знаю.

– Ты понимаешь меня?

– Да, но умоляю сказать единственное слово. Назови меня своей женой.

– Ты и без него знаешь…

– Нет… произнеси его, скажи, что я твоя жена отныне и навсегда, – всхлипнула Оцу, удерживая его руку.

Мусаси молча кивнул. Осторожно освободив руку, он выпрямился.

– Жена самурая не должна плакать, когда муж идет на войну. Улыбнись мне, Оцу! Проводи с улыбкой мужа на его, возможно, последний бой!

Оба понимали, что настала пора расставания. Мусаси с улыбкой взглянул в глаза Оцу.

– До встречи! – сказал он.

– До свидания! – эхом откликнулась Оцу, не сумев выдавить из себя улыбку.

– Прощай! – проговорил Мусаси и быстрым, твердым шагом направился к лодке.

Оцу

хотела еще что-то сказать на прощанье, но слезы душили ее, глаза заволокло туманом, она ничего не видела вокруг.

Упругий морской ветер бил в лицо, трепал волосы Мусаси и полы его кимоно.

– Саскэ, подтащи лодку поближе к берегу.

– Да, господин.

Сильным толчком Саскэ подогнал лодку. Мусаси вскочил на корму, и они отплыли.

– Оцу, стой! – раздался голос Дзётаро.

Оцу бежала к воде, Дзётаро пытался ей помешать, к нему поспешил Гонноскэ и Осуги.

– Оцу, одумайся! Что ты делаешь?

– Опомнись!

Все трое окружили Оцу.

– Нет, нет! Вы ничего не понимаете, – произнесла Оцу.

– Что ты задумала?

– Дайте мне сесть и оставьте меня!

Оцу отошла на несколько шагов и опустилась на колени. Она с трудом поправила волосы и кимоно, затем поклонилась вслед удалявшейся лодке.

– Плыви с легким сердцем! – молвила она.

Осуги тоже склонилась в поклоне, за ней преклонили колени Гонноскэ и Дзётаро. Дзётаро, проделавший путь от Химэдзи для того, чтобы поговорить с Мусаси, смог сказать ему только слова прощания. Он утешал себя тем, что больше времени досталось Оцу.

Глубины

С подъемом воды течение в проливе усилилось. Теперь оно походило на стремнину в узком ущелье. Лодка, подгоняемая ветром, стремительно неслась по волнам. Саскэ гордился своим умением управлять лодкой и сегодня надеялся заслужить похвалу.

Мусаси сидел посредине, широко расставив ноги.

– Долго еще? – спросил он.

– Недолго при таком течении, но мы ведь и так опоздали.

– Когда будем на месте?

– Часов в десять.

– В самый раз.

Небо, на которое в этот день поглядывали и Мусаси и Ганрю, было цвета темной лазури, снежный гребень гор Нагато белой лентой тянулся по горизонту. Дома городка Модзигасаки и скалы на горе Кадзаси виднелись как на ладони. Склоны прибрежных гор были усыпаны людьми.

– Саскэ, можно взять?

– Что?

– Сломанное весло.

– Оно мне не нужно. А вам зачем?

– Оно подходящего размера, – пробормотал Мусаси, не вдаваясь в объяснения.

Измерив на глаз набухшее от воды весло с отломанной лопастью, он начал строгать его коротким мечом. Мусаси ни разу не поднял головы, чтобы взглянуть на народ, собравшийся на берег в Симоносэки. Для Саскэ, городского жителя, поведение Мусаси казалось холодным и бессердечным. Что это, самурайская манера накануне решающей битвы не на жизнь, а на смерть?