Мушкетер
Шрифт:
К сожалению, действительность, чем дальше, тем меньше способствовала такому оптимизму. Так что, хотя и позже меня, но Мушкетон тоже изрядно осунулся и даже помрачнел. Правда, следует отдать ему должное – мой слуга не бросал меня и избегал разговоров о невыполненных условиях нашего договора. Но все чаще он отпрашивался «для занятий ремеслом», и я нисколько не удивился бы, если бы мой слуга в один прекрасный день угодил за крепкую решетку: вряд ли парижский прево поощрял его ремесло, которое, как я догадывался, связано было не только с недозволенной охотой на перепелов и куропаток.
Целыми днями я без всякой цели слонялся по улицам. Ноги сами вели меня в Немурское предместье,
В подавленном настроении я забрел однажды в трактир «Двенадцать апостолов», расположенный на улице Феру. Сев за стоящий в углу стол, я тянул дешевое вино, совершенно не представляя, как и куда пойду дальше. За соседним столом, лицом ко мне и тоже в одиночестве сидел человек лет двадцати восьми, в мушкетерском плаще. Черты его лица были весьма примечательны. Изящно вырезанные ноздри орлиного носа, чуть удлиненный овал лица и матовая белизна кожи, оттененной черными усами и маленькой бородкой, вызвали в памяти образы вельмож прежнего царствования, о которых изредка рассказывал мне отец. В то же время это благородное лицо было чрезвычайно мрачным, тронутые сединой волосы в беспорядке падали на высокий лоб, а взгляд глубоких глаз направлен был в одну точку. Мушкетер даже не шевелился, когда слуга приносил ему выпивку. Единственным движением, которое он себе при этом позволял, было движение руки, подносившей полный стакан ко рту и ставившей на стол стакан опустевший.
Перед ним уже образовался настоящий забор из опустошенных за короткое время бутылок; останавливаться он явно не собирался, но с каждым новым стаканом лицо его становилось все мрачнее, а глаза, казалось, западали все глубже.
Как я уже говорил, на вид ему было лет двадцать семь – двадцать восемь или чуть больше. Хотя я мог ошибаться. Незнакомый мушкетер относился к тем людям, которые словно пребывают вне возраста – или в разных возрастах сразу. Глянешь на такого человека – и принимаешь его за юношу, но уже через мгновение, при повторном взгляде, понимаешь, что он далеко не молод, скорее, приближается к порогу старости! А спустя короткое время думаешь – да нет же, он молод, хотя, конечно, не юноша.
Поперек стола, словно граница, отделявшая пустые бутылки от полных, лежала шпага в кожаных ножнах. Некоторое время я, словно невзначай, разглядывал его, не столько с любопытством, сколько с недоумением. Мне казалось странным, что человек, достигший предела мечтаний (моих мечтаний, разумеется), может проводить время вот таким образом – в полном одиночестве и явно тяжелом состоянии духа. «Нет, – подумал я в тот момент, – надень я вожделенный плащ, ни на минуту не сходила бы с лица моего счастливая улыбка. Даже в момент смерти – на войне, разумеется, от вражеской пули или шпаги, – я бы торжествующе улыбался. Этому достойному господину, видимо, не хватает в жизни слишком многого. Мне бы хватило с избытком того, чем он уже владеет».
Меня разобрало любопытство. А так как я никогда не отличался чрезмерной стеснительностью,
– Позвольте к вам присоединиться, – сказал я. Мушкетер медленно поднял голову и окинул меня ничего не выражающим взглядом. Молча кивнул. Я пододвинул скамью и сел. Он некоторое время смотрел на меня так же безразлично, затем повернулся к слуге и так же молча показал ему один палец, после чего ткнул в мою сторону. Слуга тотчас принес второй стакан и еще одну бутылку вина. Наполнив мой стакан, мушкетер сделал приглашающий жест рукой. Если не считать этого, он продолжал держаться так, словно меня рядом не было.
– Наверное, вам мешает мое присутствие? – спросил я спустя какое-то время, чувствуя все большую неловкость.
– Ничуть, – ответил он безразлично. – Впрочем, можете уйти. Или остаться. Как вам угодно.
Голос его был звучным и ясным, и говорил мушкетер так, словно пил лишь воду – хотя от такого количества выпитой воды тоже можно было изрядно охмелеть. Видя, что я продолжаю сидеть, не притрагиваясь к угощению, он приглашающее поднял свой стакан и, видимо, решив проявить вежливость, произнес:
– Ваше здоровье, господин... господин?
– Портос, – представился я своим новым именем.
– Атос, – сказал он безразлично.
Решив, что он не расслышал, я поправил:
– Портос, сударь. Меня зовут Портос, вы не расслышали.
– Прекрасно расслышал, – ответил мушкетер флегматично. – Вас зовут Портос. Атос – это мое имя, – он осушал стакан и вдруг разразился громким смехом. – Бывает же такое! Портос! Атос! Да от таких имен, сударь, собаки дохнут – если верить господину Тальману де Рео [4] !
4
Тальман (Таллеман) де Рео (1619—1692), французский писатель. Насчет «фамилий Беарнских дворян, от звучания которых собаки дохнут» он обмолвился в «Занимательных историях». Разумеется, в 1623 году Атос не мог ее повторить. Но относительно хронологии событий – см. предисловие.
На шум подбежал слуга. Мушкетер сказал:
– Портос. Представляешь, Гримо?
Гримо посмотрел на меня, скупо улыбнулся и, успокоенный, отошел. Мне подумалось, что слуга и господин составляют прекрасную, хотя и очень странную пару.
Между тем короткий приступ веселости прошел. Господин Атос снова впал в меланхолию, разница с предыдущим его поведением заключалась в том лишь, что теперь, прежде чем выпить, он чуть приподнимал стакан в мою сторону. При желании это можно было истолковать как любезность, мол, пью за ваше здоровье. Я кивал в ответ – но, конечно, угнаться за мушкетером не мог никак. Да и не испытывал особого желания напиваться.
Спустя примерно полтора часа, слуга Атоса приблизился и что-то шепнул на ухо своему господину. Атос проявил признаки слабого интереса.
– Ты уверен? – спросил он. Как я уже говорил, в его голосе не угадывалось ни малейших признаков опьянения.
Гримо кивнул.
– Хорошо, – сказал Атос. Вытащив из кармана кошелек, он бросил его слуге. – Расплатись. Вынужден вас оставить. Служба! – сказал он мне. – Рад был познакомиться. Вы чертовски приятный собутыльник, Портос. Портос! Ха! – он снова коротко хохотнул, поднялся, прицепил к поясу лежавшую на столе шпагу, надел шляпу и направился к выходу. Двигался он прямо, но, присмотревшись, можно было заметить в его походке некоторую неуверенность.