Musica mundana и русская общественность. Цикл статей о творчестве Александра Блока

Хотя эта книжка является рядом case studies, анализов конкретных текстов, а не последовательным, целостным нарративом (наподобие, например, биографического), задумывалась она именно как цикл статей, где за разнородностью наблюдений и привлекаемых контекстов можно разглядеть определенный исследовательский замысел, проблематику, связывающую в некоторое единство работы, которые на первый взгляд могут показаться направленными в разные стороны.

Историки

модернизма очень хорошо знают, какое колоссальное влияние оказали война с Японией, первая русская революция, а также годы, последовавшие за революционным взрывом 1905-1907 годов, на историю русского символизма. Не учитывая воздействия политических событий, невозможно понять идеологические маршруты символистов – уход Дмитрия Мережковского в сторону довольно радикальных революционных предпочтений, идей «религиозной общественности» и пр. или общественно-политические метания Андрея Белого от левого радикализма в 1905 году к антиреволюционной позиции, занятой писателем в его главном романе «Петербург», «отложенной» реакции на первую русскую революцию.

Не будет большим преувеличением сказать, что изначально, в «Стихах о Прекрасной Даме», блоковская литературная позиция предполагала разрыв поэта и «общественности», осторожнее говоря, почти полную индифферентность лирического героя к общественно-политическим страстям. Блок начинает свой литературный путь как одинокий, замкнутый на внутренних переживаниях мистик-соловьевец, описывающий в поэтических текстах столкновения с «иными мирами», встречи с Душой Мира. Данная позиция требовала изменений, внесенных в немалой степени под напором общественно-политических событий: одинокий мистик теперь стремится покинуть свое лирическое уединение, которое кажется ему лишь бесплодным «кружением» (лирическая драма «Незнакомка»), чтобы найти пути, связывающие поэта с почвеннически понятым «народом» («Песня Судьбы»). События изменяют семантику «пути» – мистический смысл начинает переплетаться с «общественным». Как некогда заметил другой автор в другом месте, «все начинается мистикой и кончается политикой».

В 1907 году Блок публикует обширную статью «О лирике». В этом тексте, весьма далеком от апологии лирической поэзии, он говорит о «демонизме» лирики, ее «проклятии», «безумии» и одиночестве, дистанцированности лирика от жизни общества («Лирик ничего не дает людям»). Тем не менее лирическая поэзия, по мысли автора, все же оказывается парадоксальным образом общественно востребованной:

Но люди приходят и берут. Лирик «нищ и светел»; из «светлой щедрости» его люди создают богатства несметные. Так бывает и было всегда. На просторных полях русские мужики, бороздя землю плугами, поют великую песню – «Коробейников» Некрасова. Над извилинами русской реки рабочие, обновляющие старый храм с замшенной папертью, – поют «Солнце всходит и заходит» Горького. И бесстрашный и искушенный мыслитель, ученый, общественный деятель – питается плодоносными токами лирической стихии – поэзии всех веков и народов [1] .

То, что общество может позаимствовать у лирика, – «древний ритм, под который медленно качается колыбель времен и народов». Как пишет Блок, пересказывая полученные из чужих рук тезисы Карла Бюхера, «сладкий бич ритмов торопит всякий труд, и под звуки песен колосятся нови» [Блок VII, 62].

Не вдаваясь в подробный анализ приведенных фрагментов (читатель найдет его в книге), отмечу, что, с одной стороны, Блок постулирует дистанцированность лирической продукции от «народной жизни», автономный характер лирики. С другой, в самой структуре лирической поэзии он находит то, благодаря чему становится возможным единство поэта и «народа» – по мысли Блока, лирика (в данном случае тексты Некрасова и Горького) властно влияет на трудовые практики, ликвидируя с помощью «ритма» свою отъединенность от общества.

Ситуация мощного воздействия политического поля на поле литературы (если использовать концептуальный аппарат Пьера Бурдье), явившаяся результатом исторических катаклизмов, заставила Блока переписать, перестроить свою литературную позицию, включить туда общественную сферу, найти такие интеллектуальные конструкты, которые позволили бы ему существовать в насыщенном идеологическими полемиками пространстве, сформировавшемся благодаря событиям 1905-1907 годов. Идеологическое самоопределение Блока в этой ситуации, а также то, какие идейные ресурсы (например, такой конструкт, как «ритм», интерпретации немецкого романтизма или рапространенные представления о «еврейской иронии») он использовал, выстраивая и артикулируя свою позицию в этих условиях, и стало предметом моих разысканий. Иными словами, в фокусе предлагаемого цикла статей – творчество Блока в идеологических контекстах рубежа веков.

Решением этой общей задачи стало исследование частностей – текстов и контекстов. Тем не менее изучение конкретного материала постепенно позволило увидеть и сформулировать то, что сейчас представляется мне центральной темой книжки.

Как известно, либеральные, позитивистские, прогрессистские и пр. тенденции, апеллировавшие к представлениям европейского Просвещения, вызывают резко негативную реакцию в разных сегментах европейской культуры XIX столетия. Раздраженный отклик на секуляризированный расколдованный мир, «die entg"otterte Natur», «обезбоженную природу» (если вспомнить «Богов Греции» Шиллера [2] ), универсум, где больше не слышна musica mundana и не различимо «звездное небо», превращается в мощный идеологический импульс, который вдохновляет целый ряд авторов (в частности, романтиков), декларирующих свою приверженность контрпросвещенческому духу. Эти настроения подхватывают и в России – и в том числе символисты на рубеже веков. Образ мира, подвергшегося тотальной дезинтеграции, утратившего метафизические «единство» и «целостность» (если повторять чрезвычайно ходовую топику европейской полемики с рационализмом), где царствуют «оптимистический прогресс» и кантовская гносеология, изгнавшая «сверхчувственное», «потустороннее», где народная магия и миф оказываются лишь следствиями «предрассудков», провоцирует ожесточенную критику со стороны религиозно, мистически и пр. настроенных творцов новой культуры, пытавшихся найти антидот против разлагающей «современности» в мистических текстах Владимира Соловьева, античных экстатических культах, апелляциях к Средневековью и т. п. [3]

Негативно воспринятые символистами идеологические тенденции Блок называет «либерализмом» (который для поэта воплощал прежде всего Белинский и который мог включать не только Тургенева, Милюкова или Родичева, но, по-видимому, и Писарева [4] ), «цивилизацией» или просто – «девятнадцатым веком». Некрологом «девятнадцатому веку» можно считать «Крушение гуманизма», где революционная «мировая музыка» возвещает гибель «либерализма», «позитивизма» и «оптимистического прогресса». В этом профетическом тексте историческое будущее (значимость этого концепта для Блока читатель книги, как я думаю, сможет оценить в полной мере) безусловно принадлежало «мировой музыке», чьи мощные раскаты звучат на фоне краха враждебного иномирному мелосу «цивилизованного» «девятнадцатого столетия». Блоковская полемика с «девятнадцатым веком», обращенная, разумеется, в том числе (если не в первую очередь) против современных поэту наследников Белинского, стала тем исследовательским сюжетом, который отчетливо заметен в собранных здесь статьях [5] . Закончив работу с одним блоковским текстом и обратившись к другому, я почти всякий раз убеждался в том, что вынужден снова и снова возвращаться к этой полемике. Несмотря на всю очевидность данной проблематики, ее изученность – как в том, что касается творчества Блока, так и русского символизма в целом, – представляется явно недостаточной.

Интерес к идеологической составляющей литературных текстов, к идейным контекстам литературы предполагал расставание с монодисциплинарностью историко-литературных штудий. Именно это определило гетерогенный, междисциплинарный характер работы, где мне приходится обращаться помимо литературной истории к разным исследовательским областям, прежде всего к интеллектуальной истории и истории идей – в эту сторону постепенно перемещались интересы автора в последние годы. Обращение к этим исследовательским полям, все еще редкое в работах, посвященных Блоку, как кажется, позволило расширить круг контекстов, актуальных для понимания творчества поэта.

Почти все статьи (исключение составляют работы о топике «мировой музыки» и «Карпатах») построены по одному принципу. В качестве отправной точки я выбирал «отрывок случайный», маленький фрагмент, который представлялся семантически неясным («дальнобойные снаряды», «священная брань», «спасение природы», камея, изображающая Фортуну в «Незнакомке», «концы и начала», «еврейская неврастения» и «еврейская ирония») и анализ которого в конце концов позволял, как мне казалось, понять общий горизонт идеологических колебаний и предпочтений Блока. Мне хотелось как в зеркале разглядеть в маленьких деталях (der liebe Gott steckt im Detail) целое или по крайней мере путь к этому целому.