Муссон
Шрифт:
— Я пошлю с вами своего офицера Дэниела Фишера, он проводит вас к дому мистера Битти. Я пошел бы с вами сам, но по ряду причин это было бы неблагоразумно.
Он проводил Андерсона по трапу на палубу и у поручня сказал ему:
— Весь груз и почту для губернатора Ангиера я прикажу погрузить в мои баркасы и завтра переправить к вам. А сам намерен через три дня отплыть и начать охоту на Джангири.
— Мои люди будут готовы принять груз. Милостью Господа я смогу отплыть через десять дней, не позже.
— Если доставите мне удовольствие и сегодня
Они обменялись рукопожатием. Спускаясь в шлюпку, Андерсон казался куда более довольным. Его сопровождал Большой Дэниел.
Ханна сидела на вершине высокой песчаной дюны на берегу; отсюда она видела всю стоящую в заливе флотилию. С ней были еще двое — Аннета и Ян Олифант (Слон).
Ян Олифант — незаконнорожденный сын Ханны. Отцом его был Зиа Нка, готтентотский вождь. Тридцать лет назад, когда Ханна была еще молода и золотоволоса, она приняла от вождя прекрасный каросс из шкуры рыжего шакала в обмен на ночь любви. ВОК строжайше запрещала связи между белыми женщинами и цветными мужчинами, но Ханна никогда не обращала внимания на глупые законы, которые принимали семнадцать стариков в Амстердаме.
Хотя внешностью и цветом кожи Ян Олифант напоминал отца, он гордился своим европейским происхождением.
Он бегло говорил по-голландски, носил с собой саблю и мушкет и одевался как бюргер. Прозвище Олифант он получил за свое ремесло. Он был известный охотник на слонов и недобрый, опасный человек. По закону ВОК никто из бюргеров не имел права уходить за границы колонии. Но благодаря готтентотскому происхождению на Яна Олифанта эти ограничения не распространялись. Он мог уходить и приходить когда захочет, углубляться в дикое бездорожье за горами и возвращаться на рынок поселка с драгоценным грузом слоновьих бивней.
Его смуглое лицо было страшно изуродовано — нос свернут на сторону, рот пересекали шрамы; эти шрамы начинались под густыми волосами на голове и доходили до подбородка. Сломанная нижняя челюсть торчала в сторону, отчего казалось, что Ян постоянно улыбается.
Во время одного из первых выходов за пределы колонии на него, спавшего в лагере у костра, напала гиена и ухватила за лицо своими мощными челюстями.
Только человек огромной физической силы и выносливости мог пережить такое нападение. Зверь утащил Яна Олифанта в темноту, неся под грудью, как кот несет мышь. Гиена не обращала внимания на крики спутников Яна и бросаемые ими камни. Ее длинные желтые клыки так глубоко вонзились в лицо, что челюстные кости сломались, а нос и рот оказались закрыты и он даже не мог дышать.
Ян дотянулся до ножа на поясе, а другой рукой нащупал на груди зверя щель между ребрами, через которую почувствовал биение сердца. Он старательно приложил острие ножа и одним мощным ударом снизу вверх мгновенно убил гиену.
Сейчас Ян Олифант сидел на дюне между двумя женщинами. Свернутый нос и поврежденная челюсть искажали его голос.
— Мама, ты уверена, что это
— Сын, я никогда не забываю лица, — упрямо ответила Ханна.
— Десять тысяч гульденов. — Ян Олифант рассмеялся. — Ни один человек, ни живой, ни мертвый, столько не стоит.
— Но это правда, — яростно возразила Аннета. — Награду обещают до сих пор. Я спросила своего парня из крепости. Он говорит, что ВОК заплатит всю сумму. — Она алчно улыбнулась. — За живого или за мертвого, если только мы докажем, что это Генри Кортни.
— Почему бы им просто не послать солдат на корабль и не схватить его? — спросил Ян Олифант.
— Думаешь, нам заплатят, если они сами его арестуют? — презрительно спросила Аннета. — Нет, мы должны сами его схватить.
— Может, он уже уплыл, — сказал Ян.
— Нет, — уверенно покачала головой Ханна. — Нет, дорогой. За последние три дня ни один английский корабль не снялся с якоря. Еще один пришел, но ни один не ушел. Смотрите! — Она показала на залив. — Вон они.
На воде белели свернутые паруса, корабли флота, стоя на якоре, исполняли грациозный менуэт под ветром; их флаги и вымпелы развевались и свивались блестящей пестрой радугой. Ханна знала все названия кораблей. Она отсеивала их, пока не перешла к двум англичанам, которые стояли так далеко, что невозможно было разглядеть их цвета.
— Вот это «Серафим», а другой, что подальше и ближе к острову Робен, «Йомен из Йорка». — Она произнесла эти названия на ломанном английском, с сильным акцентом, и заслонила глаза от света. — От «Серафима» отходит шлюпка. Может, нам повезет и наш пират в ней.
— Ей потребуется полчаса, чтобы дойти до берега. У нас достаточно времени. — Ян Олифант лег на солнце и потер выпирающий бугор в промежности. — Зудит, сил нет. Пойдем, Аннет, почешешь.
Аннета, напустив на себя скромный вид, возмутилась:
— Ты знаешь, Компания запрещает белым женщинам доить черных ублюдков.
Ян Олифант фыркнул.
— Я не побегу доносить на тебя губернатору Ван дер Штелю, хотя слышал, что и он любит черное мясо. — Он вытер струйку слюны, вытекавшую из разбитого рта. — А мама постережет за нас.
— Я тебе не доверяю, Ян Олифант. В прошлый раз ты меня обманул. Сначала покажи деньги, — возразила Аннета.
— Я думал, мы с тобой влюбленные. — Он наклонился и стиснул одну ее большую круглую грудь. — Когда получим десять тысяч гульденов, я, может, даже женюсь на тебе.
— Женишься? — Она затряслась от хохота. — Да я даже на улицу с тобой не выйду, уродливая обезьяна.
Он улыбнулся.
— Да ведь мы с тобой не о прогулках по улице. — Он ухватил ее за талию и чмокнул в губы. — Пойдем, мой маленький пирожок, у нас полно времени — пока еще шлюпка дойдет до берега!
— Два гульдена, — упорствовала она. — Это моя особая плата для лучших любовников.
— Вот тебе полфлорина.
И он опустил монету между ее грудей. Аннета протянула руку и помассировала ему промежность, чувствуя, как та разбухает под рукой.