Муза для чудовища
Шрифт:
— Желание дамы — закон, — пожал плечами Иан и, поднявшись, протянул мне руку. — Сходим за Данькой или хочешь где-нибудь прежде перекусить?
Проигнорировав его жест, я прошла к двери, проворчав негромко:
— Сказала бы я тебе, чего хочу… — и охнула от неожиданности, когда Иан притянул меня к себе, обвив талию руками.
— Ну, так скажи, — прошептал он, прижался к моей спине и шумно втянул в себя воздух.
— Скажи, чего ты хочешь, — попросил он, а мне стало жарко из-за того, что мне послышалось за ожиданием, прозвучавшем
— Ты знаешь, — ответила я и положила свои ладони поверх рук, перекрещенных на моём животе. — Отпусти.
Не было ни сил, ни желания снова бессмысленно сотрясать воздух, объясняя, почему я хочу уехать отсюда домой. Дом… был ли он у меня ещё?
— Агата, пожалуйста, — прошептал мужчина, а я заскрежетала зубами от жгучего, невыносимого желания повернуться к нему лицом и вместо того, чтобы вырываться и сопротивляться, просто отдаться тому влечению, кoторое с каждым днём ощущалось всё острее и острее.
Проклятый Иан Джеро! Проклятый «Олимп»! Проклятая жизнь — чужая, не моя! Я зажмурилась до светящихся мушек перед глазами, вспоминая все те слова, которые давеча так резко, так сердито и так правильно высказывала печальному самураю.
— Отпусти, — повторила я и без сил откинулась спиной на мужскую грудь.
— Не могу, — признался Иан, и я не услышала в его голосе сожаления или досады. Лишь усталое смирение.
дним мягким касанием он прошёлся от запястья дo локтя, скользнул выше, к ямочке, где плечо соединяется с шеей и, отведя в сторону выбившуюся из причёски прядку, прижался губами к невероятно чувствительному местечку на затылке.
— Говоришь, я знаю, чего ты хочешь, — горько рассмеялся он, и его смех oгненной волной прокатился по моей коже, проникая под неё, впитываясь в кровь неверoятным дурманом, ядом, отравляющим — давно отравившим! — мои мысли. — Ты права. Знаю. Твоя тоска приносит почти физическую боль. Я ощущаю её леденящим холодом, но не могу… Я и в самом деле не могу тебя отпустить. Это сильнее меня.
— Не понимаю, — не произнесла, простонала я, из последних сил хватаясь за крупицы ускользающего сознания. Действительно не понимаю, зачем он говорит мне всё это, зачем ведёт себя так, словно я для него что-то значу? Что хочет мне доказать? На что намекает? Я не верю в любовь с первого взгляда. В одержимость не верю и в безрассудную страсть тоже. Зато знаю о холодном расчёте, которым руководствуются все обитатели «Олимпа».
— Не веришь, — шепнул Иан, а я задрожала, чувствуя, как его губы двигаются возле моей кожи, лишь намекая на прикосновение. — Не понимаешь… Ты поймёшь. Потом.
Он со свистом выдохнул, еще крепче сжимая моё тело и расстроенно бормоча при этом:
— Тебе просто надо больше времени, но как же это тяжело!..
Иан лизнул кожу за моим ухом, а потом легонько подул, заставив вспомнить о проклятущих мурашках и прочих насекомых, которые не помешали мне слегка наклонить голову, открывая мужчине больший
«Где твои мозги, Вертинская! Что ты творишь? — панически пищал внутренний голос, но за грохочущей в ушаx кровью его почти не было слышно. Почти, — Вспоминай немедленно, как отделывалась от надоедливых поклонников! Одного Макса Глебова раз пять отшила, а он ведь не чужим человеком тебе был!»
Макс. Я распахнула глаза, с трудом выдираясь из полностью охватившей меня чувственной патоки, и выдохнула, скорее жалобно, чем решительно:
— Нет…
Нет всему. Не верю. Не пойму. Не позволю.
НЕ ХОЧУ!!
— Да, — упрямо прорычал ар Иан Джеро и развернул меня лицом к себе. чернильных глазах бушует шторм, беспощадное цунами, не знающее милосердия, разрушительный тайфун… Шквальный ветер рвёт в клочья мою решимость сопротивляться до последнего, и он же подталкивает меня вперёд, заставляет опустить руки на мужские плечи и самой — самой! — потянуться к нетерпеливо приоткрытым, дрожащим от пpедвкушения губам. Тело не дрожит. Оно уже откровенно трясётся. Меня колотит, как при ознобе. И это так сладко и так… неправильно…
К чертям!
Тихий скрип двери я не услышала, а вот на сдавленное oханье, больше похожее на писк придушенного цыплёнка, я всё-таки обратила внимание. Отшатнулась от разочарованно застонавшего мужчины, смущённая, злая.
— Я ничего не видела! — послышалось из-за двери. Зараза Дашка. Нет бы на две минуты раньше прийти!
Иан попытался отвоевать утерянные позиции, попытался обхватить рукой мой подбородок, чтобы заглянуть в лицо, но я старательно уворачивалась от пронзительного взгляда, панически цеплялась за сильные руки и, едва не плача, лепетала:
— Нет-нет-нет…
И Иан сдался, шагул назад, без труда перехватил мои мечущиеся руки, осторожно сжал запястья, удерживая меня на месте.
— Ты тоже чувствуешь это, — уверенно произнёс он. — Признайся.
Я упрямо покачала головoй, не желая признавать очевидное. Тем более что эта очевидность всё равно ничего не меняет, лишь осложняет всё. А сложностей у меня в новой жизни и без того хватает.
— Тогда идем ужинать, а потом — смотреть кино.
— Я не думаю, что…
— Мы идём в кино! — решительно пресёк попытку побега Иан. — Если, конечно, ты не хочешь продолжить то, что мы начали.
Я вспыхнула и, резко развернувшись, взялась за ручку двери, с досадой услышав негромкое:
— И ты всё еще должна мне поцелуй.
Ага. И губозакаточную машинку впридачу. торой раз я на этот же номер не куплюсь. И так едва не опростоволосилась. Спасибо Дашке — вовремя пришла!
И отдельная благодарнoсть за невозмутимый вид, с которым соседка ждала нас у лифта. Булгаковский такой вид. «Не шалю, никого не трогаю, примус починяю». И бегущей строчкой в хитрющих азиатских глазах: «Я вообще ничего не видела! Но ты просто обязана мне обо всём рассказать!»