Музей невинности
Шрифт:
Кинотеатр «Йылдыз» в Бешикташе в конце лета опустел, так что мне пришлось сесть через кресло от Фюсун, поскольку подобная близость в пустом кинотеатре смотрелась бы странно. Спустя четыре дня мы пошли в кинотеатр «Клуб» в Ферикёе, но, к нашей общей «радости», вместо фильма там был суннат, праздник обрезания, который муниципалитет организовал для детей из бедных семей. Выступали акробаты, фокусники и жонглеры, насупленные мальчишки в расшитых серебром костюмчиках для сунната лежали на специальных скамьях, а рядом стояли их мамаши в чаршафах и платках. Усатый добродушный глава муниципалитета, заметив нас, позвал на праздник, но мы вежливо отказались. Фюсун теперь тоже изображала обиду. Однако она делала это так, чтобы не заметил муж, и это тоже невероятно бесило меня.
Как-то мне удалось
В последний раз мы пошли в кино в начале октября. Кинотеатр располагался в парке «Мажестик» в Пангалты. Стояла теплая погода, поэтому в кинотеатре оказалось немало людей. Я надеялся, что хотя бы этот вечер пройдет хорошо и взаимная обида улетучится. Прежде чем мы сели на места, случилось непредвиденное: я встретил давнего друга детства с матерью, Джемиле-ханым. Их семья некогда была богатой, но потом обеднела, а Джемиле-ханым в свое время частенько играла с моей матерью в бридж. Было видно, что им, как всем бывшим богачам, неловко передо мной, однако мать с сыном в недоумении смотрели на меня, явно не понимая, что я забыл в таком месте. Джемиле-ханым смущенно сказала:
— Мне так хотелось увидеть дом Мюкеррем-ханым, что я не выдержала и решила пойти!
Я не понял, что она имеет в виду. Сначала решил, что она говорит об одном из старинных особняков, окна которых выходили в парк кинотеатра. И сел рядом с ней, чтобы тоже полюбоваться этим домом, а заодно послушать что-нибудь интересное про Мюкеррем-ханым. Тем временем Фюсун с мужем расположились перед нами, на шесть или семь рядов впереди. Когда начался фильм, я понял, что Джемиле-ханым говорила о доме из фильма. То был известный особняк одного паши из Эренкёя, в детстве я катался на велосипеде неподалеку от него. Семья паши со временем промотала свое состояние, и нынешние владельцы деревянного особняка зарабатывали тем, что сдавали свой дом в аренду киностудии «Йешильчам» для съемок, как, впрочем, и многие другие наследники благородных семейств, друзья и знакомые моей матери. Джемиле-ханым не собиралась рыдать над фильмом «И любовь причиняет боль», а хотела увидеть в кино знакомые ей с детства комнаты с деревянной резьбой, которым в кино была уготована роль жилища богатых выскочек с черным сердцем. Мне же следовало через некоторое время оставить Джемиле-ханым и сесть рядом с Фюсун. Но я не мог сделать этого, так как почему-то испытывал странное смущение. Похожее чувство возникает у подростка, который в кинотеатре хочет сесть не с родителями, а где-нибудь подальше от них. Над причинами этого стыда мне размышлять не хотелось.
Не хотелось мне размышлять над ними и много лет спустя. Через некоторое время к стыду опять примешалась обида. Я подошел к Фюсун и её мужу только после того, как фильм закончился. Джемиле-ханым, конечно, внимательно их рассмотрела. Фюсун теперь дулась еще больше, чем прежде, и мне не оставалось ничего иного, как тоже изображать обиду. На обратном пути, в невыносимой тишине, я, было, вообразил, как говорю какие-то глупые шутки и хохочу, словно сумасшедший или пьяный, — лишь бы только перестать изображать эту обиду, но так ничего и не предпринял.
Я не звонил им пять дней. Сдерживался, подолгу представляя, что Фюсун теперь готова молить меня о прощении. В фантазиях на её слова раскаяния я отвечал ей, что она сама во всем виновата, и настолько искренне верил в её проступки, которые сам же приписывал ей, что начинал сердиться в реальности.
Каждый день вдали от неё было все труднее. Я вновь начал ощущать черноту, тягучую липкую жидкость боли, которую терпел последние полтора года. Меня пугала возможность того, что я опять допущу какую-нибудь ошибку и вновь потеряю возможность видеть Фюсун. Теперь я говорил себе, что хотя бы поэтому должен скрывать от неё обиду. Получалось, что от собственной обиды страдал только я сам, поскольку существовала она лишь в моей голове, и стала наказанием для меня самого. От моих обид и разбитого сердца никому пользы не было.
Однажды,
На следующий день я отправился на обед в Бейоглу, а жемчужные серьги лежали в моем кармане, в той самой коробочке, в которой отдал мне их отец. Вторник 12 октября 1976 года выдался солнечным и ясным — один из дней, напоминавших о прошедшем лете. Яркие витрины сияли всеми цветами радуги. Я сидел в ресторане «Хаджи Салих» и пытался во всем разобраться, снова выбрав одно из таких заведений, от которого можно было, если захочется, за полчаса дойти до Чукурджумы. Когда я подходил к ресторану, то миновал кинотеатр «Сарай» и взглянул на расписание. Сеанс начинался в 13.45. Сидя за столиком, я подумал, что в прохладной темноте кинотеатра можно попытаться забыть обо всем и по крайней мере на какое-то время оказаться в другом мире. Ровно в 13.40 я оплатил счет, встал и направился вниз по улице, двигаясь к Чукурджуме. В желудке был только что съеденный обед, в затылок пекло солнце, в голове — любовь, на душе — тревога, а в сердце — боль. Дверь внизу открыла тетя Несибе.
— Я не буду подниматься, тетя Несибе, — сказал я и вытащил из кармана коробочку с серьгами. — Это — для Фюсун... Подарок ей от моего отца... Шел мимо, решил занести.
— Мне, Кемаль, надо рассказать тебе кое-что, пока Фюсун нет. Поднимайся, сейчас сварю тебе кофе.
Она произнесла это так загадочно, что я, не отпираясь, пошел следом за ней по лестнице. В квартире было очень светло от солнца. Кенар Лимон, счастливый и довольный жизнью, распевал в клетке на залитом солнцем окне. Я увидел разбросанные по всей гостиной швейные принадлежности тети Несибе, ножницы и обрезки ткани.
— Я теперь почти не хожу шить по домам, — объяснила она. — Но меня попросили срочно сшить вечернее платье. Фюсун мне помогает. Она скоро придет.
Налив мне кофе, она сразу перешла к главному.
— Понимаю, вы обижены и разочарованы, — заметила она. — Но Кемаль-бей! Девочка моя долго страдала, долго печалилась... Вы уж потерпите её капризы! Утешьте её, добейтесь её прощения...
— Конечно, конечно... — с серьезным видом кивал я.
— Вы лучше меня знаете, что делать... Утешьте её, сделайте, как она хочет, чтобы она поскорее свернула с неверного пути...
Я вопросительно посмотрел на неё и удивленно поднял брови, пытаясь понять, что означают слова про неверный путь.
— Перед вашей помолвкой, в день помолвки и особенно после неё девочка моя сильно страдала... Она часто плакала, много месяцев, — продолжала тетя Несибе. — Она перестала есть, пить, бывать на улице. Отказывалась от всего. Этот парень приходил к ней каждый день, утешал её.
— Феридун?
— Да. Но ты не беспокойся, о тебе он не знает.
Тетя Несибе рассказала, что от боли Фюсун не соображала, что делает. Тарык-бей предложил выдать Фюсун замуж, и она в конце концов согласилась выйти за Феридуна. Тот знал её с четырнадцатилетнего возраста. Подростком был влюблен в неё, но Фюсун тогда не обращала на него внимания, много лет мучая его безразличием. А теперь Феридун уже не так влюблен в неё — при этом тетя Несибе слегка улыбнулась, как бы говоря: «Это для тебя хорошая новость». По вечерам он и дома-то почти не бывает, у него все мысли заняты кино да своими друзьями-приятелями. Он даже из студенческого общежития в Кадырге переехал не столько к Фюсун, сколько затем, чтобы жить поближе к киношным кофейням Бейоглу. Они, конечно, поначалу воспылали страстью, поскольку оба — молодые и здоровые, но не следует воспринимать это всерьез. Просто все надеялись, что после произошедшего замужество будет Фюсун на пользу, и пока никто об этом не жалел...