Музейный артефакт
Шрифт:
Иван внимательно рассматривал каждый стилет, пытаясь ярче проявить исходящую от холодной стали тревожную ауру и увидеть картины из его прошлой жизни. Но, увы, это у молодого человека не получалось.
– Что ты их так вертишь? – нарушил тишину Киндяев. – Нюхаешь, разглядываешь, будто поцеловать хочешь, только что к сердцу не прижимаешь…
Молодой человек несколько смутился.
– Да я, вроде, чувствую их историю. Неотчетливо, правда, в общих чертах… Вот этим закололи то ли царя, то ли просто какого-то вельможу… В дворцовом коридоре, узком таком, прямо сквозь занавеску… А вот этим гейша
– Не было, – подтвердил Киндяев. – Тогда поступали проще: сдирали кожу с этой гейши, она во всем и признавалась… А ты и правда все это чувствуешь?
Он улыбался, чем окончательно смутил Ивана.
– Не знаю, откуда это берется… Раньше такого не случалось… Тут тихо, дышать трудно… Может, фантазия и разыгралась, а, Николай Петрович?
– Не ты первый, Ваня, – сказал Киндяев и перестал улыбаться. – Древние предметы несут энергетику прошедших веков. А когда скапливаются в одном месте, тут такие чудеса начинаются… Ты как-нибудь расспроси Сергеича, ночного сторожа. Он, конечно, человек пьющий, но пьющих много, а таких рассказов ни от кого не услышишь! Правда, по-трезвому он вспоминать это не любит, вначале его подпоить надо. Вот и получается порочный круг!
Он хотел еще что-то сказать, но оборвался на полуслове и замолчал.
Наступила обычная здесь казематная тишина, только Васька с остервенением чесал задней лапой за ухом и выкусывался. Киндяев заполнял паспорт на очередной палаш, а Трофимов тщательно протирал фланелью отобранные стилеты.
– А что, Николай Петрович, правда, что мы здесь вроде как в ссылке? – вдруг спросил Иван.
– Кто тебе сказал?
– Петро. И Светлана намекала. Похоже, все так думают.
Киндяев вздохнул.
– Да хрен ее знает. Может, и так. Старая дева – разве разберешь, что у нее на уме? Источает свои глупые афоризмы: «Коллектив есть коллектив», «Работа есть работа», все возле начальства трется, хвосты заносит… Да ну ее… Я тебе лучше одну интересную вещицу покажу. Она сюда случайно попала, еще с войны, когда все экспонаты от бомбежек в подвалы прятали… Ты, я вижу, паренек чуткий, тебе понравится… Гм… Если понравится!
Порывшись в небольшом ящике, Николай Петрович достал маленький круглый предмет, подбросил на потемневшей от оружейной смазки ладони, поставил перед собой на стол, сделал резкое движение большим и указательным пальцами, будто раскручивал стоящую на ребре монету. Предмет закрутился с тонким серебряным звоном, вливающимся в уши, как сладкоголосое, гипнотизирующее пение сирен.
Ивану показалось, что песок времени, с тихим шелестом пересыпающийся из одной колбы вечности в другую, стал вязким, замедлил свое движение, а потом и вовсе завис оборванной желтой веревочкой. Но вскоре веревочка снова ожила, превратилась в секунды и минуты, и молодой человек будто вынырнул из дремы.
– Что это? – спросил Иван, встряхивая головой.
Киндяев прихлопнул все еще крутящийся предмет, прижав его к исцарапанной столешнице, – будто муху поймал. Но тут же выругался и отдернул
– Осторожно! – нервно выкрикнул Николай Петрович.
– Что такое? – удивленно проговорил молодой специалист.
– А вот что! – Киндяев поднял руку и показал набухающий посередине ладони красный волдырь. – Он горячий, видишь, как ожегся…
– Не может быть! – изумился вчерашний студент, подбрасывая совершенно холодный перстень, будто пытаясь навскидку определить его вес.
– Так что, по-твоему, я сам себя сигаретой прижег?! Или, может, спичкой?!
– Да нет, – ответил совершенно сбитый с толку Иван Трофимов.
Все происходило у него на глазах, и ни спичек, ни сигарет он не видел. Николай Петрович вообще не курил! За часы, проведенные в подвале, никаких действий, которые могли бы привести к нагреванию перстня, старший научный сотрудник не предпринимал. Тогда откуда ожог?
– Просто он не горячий… Скорее наоборот!
Действительно, массивный обод из некогда светлого, но потемневшего от времени металла был даже прохладней окружающего воздуха.
– Это серебро? – спросил Иван. – Или платина?
Киндяев озабоченно дул на обожженную ладонь.
– Ни то, ни другое. Наш ювелир сказал, это вообще не драгметалл…
Иван принялся внимательно рассматривать перстень. Лохматая морда в разинутой пасти держала крупный черный камень с необычной чешуйчатой огранкой. Морда выглядела очень выразительно. Тончайшая резьба, сотни мельчайших штрихов – казалось, отражена каждая морщинка, каждая складка, – все это делало ее почти живой…
– Как искусно вырезан лев… – не удержался Иван.
– А почему ты решил, что это лев? – буркнул Киндяев. – Соль не видел?
Иван вынул из ящика и протянул ему пузырек.
– Ну как же: грива, оскал, клыки…
– И притом человеческие уши?
– Да-а-а, действительно… Но это, если всмотреться. А грива львиная…
– И тонкий горбатый нос?
– Правда! И глаза… Нечеловеческие, но осмысленные… Однако если не лев, то кто? – рассуждал вслух Трофимов. – Некое библейское чудовище?
Кряхтя, Николай Петрович сосредоточенно насыпал на ладонь соли.
– Лично мне оно напоминает сатану или еще какое-то исчадие ада…
Иван отодвинул перстень подальше от глаз.
– Но все-таки это облик льва. Хотя, возможно, с каким-то намеком…
Оскаленная морда производила впечатление высокохудожественной работы. Но тогда почему перстень пылится в запаснике, а не украшает центральные экспозиции?
Потемневший металл почти лишен обычных потертостей и царапин, которые образуются при использовании любого украшения. Имелась только одна зазубрина, которая, как померещилось Ивану, осталась от страшного удара мечом, топором или тому подобным большим и грозным оружием. Внутри кольца идет затейливая вязь древних букв, такая же имеется снаружи. Тонкие буквы тоже прекрасно сохранились, ни одна не стерлась.