Мужчина, которого предала женщина
Шрифт:
– Но, может, где-то встретиться договорились?
– Договорились.
– Где?
– На том свете.
– Не смешно.
– Так я вроде и не смеюсь…
– И не будешь. Какой уж тут смех, когда пожизненный срок впереди.
– Значит, заслужил.
– Что, и не страшно?
– Страшно. Но ведь правда заслужил…
– И Дарьяну свою никогда не увидишь.
– Значит, я уже умер. Все мы когда-нибудь умрем…
– А если тебе прежний срок оставить? Никаких добавок, довесков… Или даже скостить можно. Отсидишь лет пять и выйдешь. Дарьяна
– Во-первых, не скостят. И довески будут. А во-вторых, зря стараешься, начальник. Не знаю я, где Цаплина искать…
– Ну, может, они куда-то собирались?
– Да, Карпатова брать…
– Слышал я об этом. Этим уже занимаются. Засады, все такое… Только ерунда все это. Я так думаю, не тронут они Карпатова. У них и без него денег хватает.
– Значит, они уже за границей.
– Может, да. Может, еще нет… Как они собирались переправиться через границу?
– Без понятия.
– У тебя паспорта нашли, российский и заграничный. Значит, и у них это есть…
– Может, у них и шерсть есть, откуда я знаю?… Без понятия, начальник. Плохо мне. Врача позови…
– Будет тебе врач. Тюремный. Очень скоро, – пригрозил Кочетов.
Но Валентин не испугался. Он уже смирился с тем, что ему придется сгнить в тюрьме.
Глава 31
Простреленное легкое заживало плохо. Прошло две недели после ранения, но Валентин с трудом поднимался с постели: сильное головокружение валило его с ног. И в таком состоянии его выписали из обычной больницы, чтобы перевести в тюремную. Более того, из следственного изолятора за ним прислали обычный автозак. Прямо на носилках его и уложили в зарешеченный фургон. И конвоир лишь посмеивался, наблюдая за ним из своего отсека.
А потом он же заставил его выйти из машины, когда та прибыла во двор изолятора.
– Ну, чего разлегся? Кончился твой санаторий! Пошел, пошел!
Валентин понимал: это месть за то, что он не сдал своих разведчиков. Ведь он мог хотя бы назвать, на какие фамилии оформлены фальшивые паспорта, но он молчал. За это и поплатился.
Чувствуя, как к горлу подкатывает тошнотный ком, он поднялся с носилок, едва удерживая равновесие, подошел к распахнутой двери. Трап ему никто не подавал, ступеньки слишком крутые, оставалось только прыгать…
А почему нет? Ведь это необходимость: только так можно было покинуть автозак. Значит, если он вдруг умрет, ударившись о землю, это не будет самоубийством… Он просто умрет. Просто из одной жизни переместится в другую. Из одной жизни, где все уже потеряно, в другую, где у него все впереди…
Он спрыгнул. Но даже не потерял сознания. А тряхнуло его так, что вся тошнота изверглась наружу. Конвоиры его не торопили. И не пинали, заставляя подняться. Но и руки ему не подали, не помогли зайти в здание изолятора; не было и санитаров из тюремной больницы, которые могли бы доставить его в палату…
А может, никто и не собирался отправлять его в больницу. Может, его ведут на «сборку», чтобы затем отправить в общую камеру, а
Но Валентину повезло попасть в тюремную больницу. Своим ходом он добрался до кабинета главного врача, где, бухнувшись на кушетку, потерял сознание.
В чувство он пришел в какой-то конуре с маленькими зарешеченными окошками, сплошь заставленной железными шконками. Серые, давно не беленные стены, облупленный потолок, запах карболки выедал сознание, подушка и матрас воняли мочой. Но все-таки здесь можно было лежать, набираясь сил. И еще здесь время от времени делали перевязки, кое-как кормили. И главное, не доставали сокамерники, чего Валентин боялся больше всего, поскольку не чувствовал в себе силы постоять за себя. Желание было, но не не хватало возможностей…
А через две недели его вызвали на допрос. Обычно следователь сам приходил к нему, а в этот раз его под конвоем доставили в специальное помещение, где ждал его майор Кочетов. Впрочем, к этому времени Валентин мог уже вполне сносно передвигаться на своих двоих.
– Как самочувствие, Полунин? – спросил майор, в ехидной насмешке сощурив глаза.
– Бывает и хуже.
– Да, может быть и хуже… Выпишут тебя из больнички в беспредельную камеру. Ты же знаешь, как плохо ведут себя всякого рода отморозки. Знаешь, да?
– Это угроза?
– Да не хочу я тебе угрожать.
Кочетов обошел его со спины, взялся руками за спинку стула, на котором сидел Валентин, склонился над ним, приблизил губы к уху:
– Я хочу тебя уничтожить. И знаешь почему? Потому что ты не хочешь помочь мне найти этих ублюдков.
– Каких ублюдков? – не понял Валентин.
– Цаплина, Медника, Варенцова, Теплова, Казымова…
– Они не ублюдки.
– Ну как же! А мирные чеченские жители?
– Они такие же мирные жители, как я равноапостольный святой. И ты, майор, прекрасно это знаешь.
– Они грабят и убивают.
– Кого они убили?
– Тихоплесова, например.
– Я слышал, Тихоплесова убил Гоша.
– Это ты клопам из своего матраса расскажи.
– Кстати говоря, Тихоплесов поставлял оружие чеченским боевикам.
– Даже если так, это не повод его убивать.
– Его убил Гоша.
– А инкассаторов он тоже грабил?
– Инкассаторов ограбил я. Но это случайно вышло. Выхожу из магазина, смотрю, какой-то парень на инкассатора набросился, другой в него собрался стрелять. Не знаю, что на меня нашло…
Это была версия, которую Валентин выработал для себя в общении со следователем. Все-таки тот ему предъявил обвинение по тому эпизоду, когда они вместе с Медником совершили разбой.
– И опять ты выгораживаешь своих дружков, – недобро усмехнулся Кочетов. – Есть свидетели, они опознали тебя и Медника. Зачем ты несешь вздор про какого-то парня? Хочешь взять вину на себя? Медник сейчас пузо греет где-нибудь в Турции… Или не в Турции?
– Не знаю, – не повелся на уловку Валентин.
– Пузо твой Медник греет, а ты тут загибаешься.