Мужчина не моей мечты
Шрифт:
Кто придумал кличку, которая сразу же прилипла к Йохану, неизвестно. Но с первого дня появления в «крепости» нового сотрудника все называли его Умником. И если сначала в этом слове сквозила пренебрежительная насмешка истинных над тем, кто никогда и мечтать не смел о Шанно-Лансине, то через полгода прозвище произносилось уже с заглавной буквы.
«Умник сказал… Умник полагает…» — это воспринималось как окончательное, самое верное заключение по обсуждаемому вопросу.
Да, Саллер не прогадал, назначив на пост начальника контрразведки
Посетитель молча поклонился, стек в кресло, стоявшее возле стола, аккуратно сложил руки на коленях и уставился на начальника непроницаемо-бесцветными глазами.
— Ты занимаешься аналитикой по посольству Онижа?
Легкий кивок в ответ.
— Тогда я кое-что дополню. Уточни, перепроверь, подумай и к завтрашнему вечеру предоставь план действий с учетом новых сведений. Но прежде дашь клятву о неразглашении. Я имею в виду не стандартную служебную формулу, а «Руот-тан», — уточнил герцог и с удовлетворением отметил, что на лице подчиненного не отразилось ни единой эмоции — ни удивления, ни сомнения, ни беспокойства.
Йохан доверял Саллеру и никогда не задавал лишних вопросов.
Когда дверь за Умником закрылась, герцог устало откинулся на спинку кресла. Первоначальное возбуждение, вызванное догадкой об участии во всей этой истории Онижа, усилилось беспокойством о Трэе и Мэарин. В воображении вставали картины ночного нападения на Эрменлейв.
Яростное сражение, гибель Вильма и его отряда, смерть Трэя, очередное похищение Мири. Связанную и бесчувственную ее перекидывали через спину коня и увозили в неизвестность. Поместье догорало в предрассветных сумерках.
Он понимал всю абсурдность своих переживаний, но никак не мог от них избавиться. С усилием подавил желание немедленно отдать приказ о выделении «для неотложных нужд» полусотни истинных, послать их в Эрменлейв и немедленно отправиться следом. Имение накрыто магическим пологом. Теоретически — на практике этого никто не проверял — его защитники способны держать оборону в течение недели даже при нападении небольшой армии. Так что, пока молодожены там, переживать о нападении и похищении не стоит.
И все же… все же…
Снаружи совсем стемнело. На улице начали зажигать фонари, где-то вдалеке приветливо затеплились окна домов. Деревья казались черными, а небо в крупных, еще неярких звездах отсвечивало пурпуром.
Сейчас они точно уже в спальне. Трэй и его жена.
Мири…
Воспоминания о ней острой занозой сидели в сердце. Ядом растекались в крови, вызывая ноющую боль, мешая трезво рассуждать, жить.
Изящные движения рук, поправляющих цветы в вазе… Маленькие ладони, тонкие запястья… Лицо в мягком свете солнца… Сочные губы, атласная кожа шеи и плеч…
Перед глазами как наяву мелькали сцены их нечастых встреч. Каждое слово, каждый жест девушки отзывались сладким напряжением в груди и в паху.
А еще хотелось убить Трэя. Разорвать на части. И отнять то, что принадлежит ему. Забрать. Присвоить.
На столе призывно звякнула почтовая шкатулка — раз… другой… третий, предупреждая о пришедшем письме и возвращая герцога к реальности.
И кому так не терпится?
Послание принадлежало баронессе Тивуд, которая приглашала сегодня на ужин «в приятном обществе избранной публики». Безличное обращение «дорогой друг» было выделено вензелем неукротимой страсти.
Откуда только узнала, что Саллер в городе? Всего несколько часов прошло, как он въехал в ворота Тагрифа. Надо посоветовать коменданту почаще менять привратную стражу. Всех купить денег не хватит.
— Ваша светлость, — Пловец переступил порог и остановился, — костюмы готовы, агенты предупреждены.
— Хорошо, свободен.
Герцог небрежно скомкал письмо.
Ну что же… Сначала он выполнит то, что наметил на вечер, а потом, пожалуй, и любовницу навестит. В полночь или ближе к рассвету, когда «избранная публика» разойдется. Анриса всегда умела разжечь, доставить удовольствие — страстностью, раскованностью, искусными ласками. Ее роскошное, готовое на все тело поможет расслабиться, снять напряжение и не думать. О сумерках в парке Эрменлейва, о задернутых наглухо шторах, о спальне, в которой…
К Птарху эту брачную ночь, а вместе с ней благословение Танбора, дар хэленни, требования его величества, высокомерное молчание нелюдей и желания самого Саллера, которые окончательно все запутывают. Забыться и забыть. Хотя бы на время. Вот что ему сейчас жизненно необходимо.
— Нос распух, глаза заплыли, лицо в красных пятнах, сопли рекой. — Петька заботливо вытер мой нос стянутой со стола салфеткой и удовлетворенно констатировал: — Красота… страшная… В полном смысле этого слова. — А потом неожиданно жалобно добавил: — Манюнь, хватит уже, а?
И вот что интересно. До этого, как он ни утешал, как ни убеждал, в чем бы ни клялся — ничего не помогало. Я вновь и вновь захлебывалась рыданиями. А тут, как по мановению волшебной палочки, слезы перестали течь сами собой. Такая вот необычная особенность женского организма.
— Зеркало, — прогнусавила я, судорожно вздыхая.
— Что?
— Зеркало… дай, пожалуйста. Там, позади тебя на столике лежит.
Представшая картина не обрадовала. Петька, пожалуй, даже немного смягчил краски. Жалкое зрелище, душераздирающее, как говаривал незабвенный Иа-иа, причем с любой из сторон. А все почему? Потому что кое-кто ведет себя как последняя дура. Так что удивляться не приходится.