Мужчина, женщина, ребенок

Сигал Эрик

— Папа хочет сказать, — вмешалась Шейла, стараясь обойти острые углы, — что он уже тогда знал о преимуществе книг.

— Книги мы читаем в школе, — возразила Паула. — Можно мне сейчас поглядеть ящик?

— Только если ты приготовила все уроки, — отвечала Шейла.

— А что там идет? — спросил Роберт, преисполненный сознания родительского долга в отношении культурных запросов своего потомства.

— «Скотт и Зельда», — ответила Паула.

— Ну что ж, это звучит более или менее познавательно.

Это по Пи-би-эс?

— Ох, папа, — сердито вмешалась Джесси, — неужели ты и этого не знаешь?

— Как это не знаю?! Позвольте заметить, я прочел всего Вальтера Скотта.

— «Скотт и Зельда» — это сериал, — с глубоким отвращением пояснила Паула.

— О собаке с Марса и о девочке из Калифорнии, — добавила Джесси, — Очень любопытно. Кто откуда?

— Ну папа, даже мама и та это знает.

Шейла окинула Роберта полным любви взглядом. Ах мы, жалкие невежды, уже не малейшего понятия обо всем этом не имеем, подумала она и сказала:

— Роберт, иди посмотри вместе с ними. Я уберу со стола.

— Нет, — возразил Роберт. — Со стола уберу я, а ты иди смотреть похождения этого чудесного Пса Скотта.

— Папа, собаку зовут Зельда, — хмуро пояснила Паула и побежала в гостиную.

— Ты идешь, мама? — спросила Джесси.

— Я ни за что не пропущу ни единой серии, — заявила Шейла, глядя, как ее усталый муж собирает со стола груду тарелок. — Пока, Роберт.

Убедившись, что девочки крепко спят, Шейла свернулась клубочком на диване с «до смешного непристойным» голливудским романом. Знаменитый флейтист Жан-Пьер Рампаль исполнял Вивальди, а Роберт притворялся, будто читает «Нового республиканца». Напряженность становилась невыносимой.

— Хочешь чего-нибудь?

— Спасибо, нет, — отвечала Шейла, подняв глаза от книги.

— Ты не против, если я немного выпью?

— С каких это пор ты нуждаешься в разрешении?

О боже, подумал он. Как мне ей сказать?

— Слушай, можем мы минутку поговорить?

Он сел в нескольких метрах от нее, держа в руках стакан шотландского виски, полный почти до краев.

— Разумеется. Что-нибудь случилось?

— Да, пожалуй, да. — И опустил голову. Шейле вдруг стало страшно. Она отложила книгу и выпрямилась.

— Роберт, ты не заболел?

Лучше бы заболел, подумал он, но покачал головой.

— Детка, мне надо кое-что тебе сказать.

У Шейлы внезапно перехватило дыхание. Скольким ее подругам пришлось слышать, как их мужья начинали разговор с подобного введения? Нам надо поговорить. О нашей семейной жизни. И, увидев мрачное выражение на лице Роберта, она испугалась, вдруг он тоже скажет: «С некоторых пор у нас все пошло вкривь и вкось».

— Роберт, Меня пугает твой тон. Я что-нибудь не так сделала?

— Что ты сделала? О господи,

ты не представляешь, как мне трудно это сказать.

— Прошу тебя, Роберт, не терзай меня.

Роберт глубоко вздохнул. Его пробирала дрожь.

— Шейла, помнишь тот год, когда ты была беременна Паулой?

— Конечно, помню.

— Мне пришлось тогда летать в Европу, в Монпелье, делать доклад.

— Ну и что?

Пауза.

— У меня был роман, — скороговоркой выпалил он, как будто быстро отдирал бинт от раны.

Лицо Шейлы приняло землистый оттенок.

— Нет, — вымолвила она, судорожно мотая головой, словно старалась отогнать только что услышанные слова.

— Это какая-то гнусная шутка, — и с надеждой добавила: — Ты ведь правда шутишь?

— Нет, это не шутка, — беззвучно выговорил он. — Я… мне очень жаль.

— Кто она?

— Никто. Неважно, кто.

— Кто, Роберт?

— Она… ее звали Николь Герен. Она была врачом. — Зачем ей эти подробности, с удивлением подумал он.

— И сколько времени это продолжалось?

— Два… три дня.

— Так сколько — два или три? Я хочу знать, черт тебя побери.

— Три дня, — сказал он.

— И три ночи, — добавила она.

— Да, — подтвердил он. — Разве это имеет значение?

— Все имеет значение, — ответила Шейла, а про себя сказала: «Господи!»

Он наблюдал, как она изо всех сил пытается взять себя в руки. Это было хуже, чем он мог себе представить. Потом она глянула на него и спросила:

— И все эти годы ты молчал?

Он кивнул.

— Почему ты ни разу ничего мне не сказал? Я думала, наш брак основан на полной честности. Какого черта ты мне ничего не сказал?

— Я собирался, — пролепетал он.

— Ну и…

— Я… я ждал подходящего момента. — Он понимал, что это звучит глупо, но так оно и было. Он действительно хотел ей сказать. Но не так, как сейчас.

— И подходящий момент настал спустя десять лет? — В ее голосе слышался сарказм. — Ты, разумеется, воображал, что так будет легче. Кому?

— Я не хотел причинять тебе боль, — сказал он, чувствуя, что любой ответ прозвучит бессмысленно. И добавил: — Шейла, если это может послужить утешением, клянусь тебе, что это было один раз. Один-единственный раз.

— Нет, — тихо проговорила она. — Это не может служить утешением. Однажды — больше чем никогда.

Она закусила губу, пытаясь удержать слезы. Ведь он только начал. Еще надо сказать обо всем остальном.

— Шейла, это было так давно. А сказать надо сейчас, потому что…

— … ты уходишь к ней? — Она не могла удержаться от этого вопроса. Не менее пяти ее подруг пережили (или не пережили) тот же сценарий.

— Нет, Шейла, нет. Я десять лет ее не видел. Она… она умерла, — выпалил он.