Мужчины двенадцати лет
Шрифт:
Тетка что-то сердито пробурчала, Дамиан не расслышал что. Дядя продолжал:
— Мой брат хотел, чтобы его сын стал архитектором. Должен же я чем-нибудь заплатить брату за все его заботы, за всю его доброту, за все его терпение! Я буду работать, чтобы его сын учился, чтобы он стал архитектором, как хотел брат. Разве это не будет справедливо? Мне кажется, я рассуждаю правильно и разумно. Если бы я задолжал что-нибудь лавочнику, ты первая нашла бы, что будет вполне разумно и справедливо, если я ему отдам долг. Верно ведь? Ну вот, а раз у меня есть долг по отношению к брату, значит, я ему должен уплатить. Вот как!
— Но ведь твой брат умер… — попробовала возразить тетка, которую дядино рассуждение
— Умер! Вот так причина, чтобы не платить долгов! Если бы лавочник умер, я бы уплатил долг вдове. Умер, говоришь, брат? Ну вот, я и плачу его сыну!
— Да, но у своего сына отнимаешь, — упорствовала тетка. — На ученье племянника ты потратишь все свои сбережения, а когда нужно будет родному сыну, то взять будет неоткуда.
Дядя рассердился.
— Да что с тобой говорить! — закричал он. — Бесполезно с тобой говорить! Ты этого не понимаешь и никогда не поймешь! И не потому, что ты твердолобая — ты не твердолобая. У тебя сердце жесткое, вот что! А такие вещи не головой — сердцем понимать надо… И кончен разговор!
Он погасил свет, намереваясь уснуть. Тетка еще некоторое время что-то ворчала, но Дамиан не мог расслышать ее слов. Долго не мог он успокоиться. Мысли так и кипели в его мозгу. Был момент, когда ему захотелось немедленно встать с постели, идти к дяде и сказать ему, что пойдет работать, что не будет больше учиться. Но что-то удержало его от этого шага.
Наконец он уснул. Утром, за чашкой кофе, Дамиан сказал:
— Ночью мне папа снился.
— Да? А как он тебе приснился? — спросил дядя.
— Мне снилось, что он мне сказал: «Дамиан, брось ученье.
Ты должен идти работать…» Так что, дядя, я, знаешь, думаю…
— Что? — спросил дядя, побледнев. — Что ты думаешь, а?
— Я думаю бросить школу…
— Ни за что! — крикнул дядя, стукнув кулаком по столу. — Ни за что! — повторил он еще громче и стукнул кулаком по столу еще сильнее.
Дамиан, собравшись с духом, попробовал его убедить:
— Видите, сам папа сказал…
— Это он тебе во сне сказал. Значит, ты должен продолжать учиться. Сны всегда надо понимать наоборот. Если снятся похороны — к долгой жизни. Если снятся мыши — к деньгам… Правда, Корина? — обратился он к жене, надеясь, что она его поддержит.
Но она не поддержала, только заметила:
— Не всегда…
— Все равно! — закричал дядя, — Все равно! Ты будешь продолжать учиться… И кончен разговор!
Он встал из-за стола и, на ходу допив свой кофе, поспешил на работу.
Благородное поведение мальчика не смягчило сердце тетки. С первого же дня она начала против него глухую войну, поминутно раздражаясь, придираясь к мелочам, словно хотела капля за каплей вылить на него ту ненависть, которая распирала ее душу. Дамиан не подавал виду, что что-нибудь замечает. Когда, бывало, он, сидя в уголке, учит свои уроки, а тетка рядом гладит и нарочно громко поет, Дамиан только закрывает уши руками и продолжает заниматься. Или вечером, когда она на цыпочках подходит в темноте к его кровати, стаскивает с него плюшевое одеяло и накрывает им своего сына, Дамиан лежит не шелохнувшись, притворяясь, что спит. Или еще за обедом, когда она кладет ему самый жесткий кусок мяса, Дамиан молчит — ведь он слишком голоден, чтобы отказаться; в конце концов, если поэнергичнее жевать… Дяде Дамиан никогда ничего не говорил. Зачем? Хорошо, что дядя не замечает. Как раньше отец, дядя с интересом расспрашивал его о занятиях и бывал по-настоящему счастлив, когда племянник рассказывал ему что-нибудь из истории или, отвечая на его вопросы, говорил, как тот или иной предмет называется по-французски.
За
Когда она впервые вылила яйцо в тарелку Сиксто, а в тарелку Дамиана не вылила, Дамиан поднял голову и серьезно посмотрел на нее.
Она смутилась и сочла необходимым объяснить:
— Он слабый. Ему нужно больше, чем тебе.
Тогда только Дамиан понял до конца эту мелкую душу. Он словно прочел эту душу в маленьких, сверкающих злобными искрами глазках женщины, в выражении ее лица, одновременно испуганном и ликующем. Он почувствовал, как слезь) бросились ему в глаза и какой-то комок застрял в горле, мешая дышать. Ведь он пришел сюда, ища утешения, с сердцем, полным любви. Почему же эта женщина так жестоко обращается с ним? Он пожал плечами и, глубоко засунув в рот ложку, проглотил вместе с супом подступившие к горлу слезы. И только тогда смог выговорить, стараясь, чтобы тетка не заметила, что он лжет:
— Да я совсем не люблю яйцо в супе!
Мальчики очень привязались друг к другу. Это приводило в отчаяние мать Сиксто. Она хотела поссорить их. Если бы они стали врагами, это был бы лишний повод для нападок на Дамиана. Но младший, болезненный и хилый, с обожанием смотрел на старшего, такого большого и сильного. Гораздо сильнее, чем наговоры матери, всячески старавшейся восстановить его против Дамиана, действовали на Сиксто поступки брата, который помогал ему готовить уроки и заходил за ним в школу, если узнавал, что его обижают. Этот высокий, широкоплечий мальчик со светлыми волосами и синими глазами — который сжимал кулаки, и при этом кулаки у него были как у взрослого, и который, как взрослый, носил сороковой номер ботинок — внушал худенькому Сиксто самое глубокое уважение. Кроме того, этот великан, этот силач, способный поднять Сиксто одной рукой и нести целый квартал, ни капельки при этом не устав, был его двоюродный брат, жил с ним в одной комнате и сам взял его под свою защиту.
Мальчик просто слышать не мог наговоров матери, которая тщетно пыталась перелить в сердце сына хоть каплю ненависти, наполнявшей ее собственное сердце. Стараясь почаще застать Сиксто одного, она подолгу с ним беседовала, всячески оговаривая Дамиана. Все ее усилия были бесполезны. Сиксто немедленно бежал искать Дамиана и с восторгом выкладывал ему все, что только что говорила мать. От этих разговоров он сам чувствовал большое удовлетворение, потому что ему казалось, что, оказывая такое доверие брату, он хоть как-то платит ему за его бесценное покровительство, за дружбу и защиту.
— Знаешь, Дамиан, — сказал однажды Сиксто, — сегодня мать опять говорила про тебя плохое.
— Да? А что же она говорила?
— Она сказала, что из-за тебя я буду каменщиком, что папа тратит все свои сбережения на твои занятия, что я не должен тебя любить, что ты мой враг… «Нет, мама, — сказал я, — Дамиан мне не враг! Он меня защищает, уроки мне помогает готовить, ходит со мной на реку купаться, водит меня в кино…» Я не слушаю маму. Что она может понимать! Правда?
— Не знаю, что тебе сказать, ты сам решай. Если ты думаешь, что я твой враг, не дружи со мной…
— Да нет, Дамиан, я думаю, что ты мой друг! — И мальчик ласково жался к Дамиану, глядя на него снизу вверх, как на высокую башню.
Дамиан положил свою большую руку на плечо брата и притянул его к себе:
— Ты мой братишка! Твой папа и мой папа очень любили друг друга, и мы с тобой должны друг друга любить.
— Верно, Дамиан! Пускай мама говорит что хочет. Все, что она мне будет говорить, я тебе буду потом рассказывать. Вот видишь, я не обращаю на нее внимания. Какая она плохая, мама! Да?