Мужчины и женщины существуют
Шрифт:
— Сковородников, — еще до того, как она хотела произнести ее, представился официант.
— Твой отец Андрей Сковородников, — сказала Тулупова, который раз в жизни удивляясь тому, как тесен мир. — Передавай ему привет.
— Это невозможно. Он умер.
— Как! Когда? — спросила Тулупова.
— Пять лет назад, их в шахте завалило. В газетах писали, по радио — не знали?
— Нет.
Хирсанов услышал этот разговор и достал визитную карточку. Он часто доставал ее, как бы намекая на возможность своего участия в судьбах получающих ее людей. Он знал, как человек бывает доволен, прочитывая его фамилию и громкую должность по нескольку раз, ему кажется,
— Обращайся, парень, — сказал он и направился к выходу, подхватив под локоть Людмилу.
Они вышли на улицу.
— Какое метро тут близко? — спросила Людмила.
— Какое метро, о чем ты говоришь?!
Хирсанов обнял Людмилу и страстно поцеловал в губы. Он еще сделал какое-то движение языком, ему казалось приятное — старался быть мачо и вроде получалось. Людмиле было хорошо, пьяно и не страшно с таким мужчиной, сильным и богатым. С поцелуями он опустился ниже, приник к груди, водил руками по спине, но она не испытывала ничего более, чем при сеансе массажа. И еще чувство благодарности.
— Кирилл, ты мне нравишься, но не все в один день. Так нельзя сразу. Я думаю, это неправильно. Мы же не дети, ну…
— Вот именно.
Хирсанов шмыгал носом, сопел, бормотал бессмысленный мужской набор: “хочу”, “не могу”, “давай” и много раз повторял ее имя, восторгался грудью. Она гладила по седой голове своего нового мужчину, а думала о Сковородникове. Он, умирая в шахте, мучился, задыхался, ждал подмоги и, может быть, напоследок, среди прочего произошедшего в жизни, вспоминал и ее, свою первую любовь — Людмилу Тулупову. Она подумала, что, наверное, зря тогда так переживала, теперь насилие смотрелось как неудачное стечение обстоятельств, не найденное вовремя слово: вот та же ночь, только осень и город другой, ей уже не семнадцать, а все так похоже. Она — с мужчиной. Таким же теплым вечером. И не знает, чем все закончится. И не только этот день, эта ночь. Она не знает самого простого — чем он должен бы закончиться? Что хочется ей? Может быть, насилие — это спасение от глупых вопросов? Где-то в глубине, в своих чувствах, как старьевщик, она искала что-то адресованное именно ему, этому красивому мужчине, правильному и богатому, облеченному невиданной ей властью — Кириллу Леонардовичу Хирсанову. Искала в прошлом и настоящем, но ничего, кроме коньяка, чувства благодарности за икру, устриц с лимоном, лобстеров и блюз, не находила. Она не видела, но чувствовала его вспыхнувшее красное лицо, его желание и произнесла непонятную фразу, соединяющую все ее разрозненные мысли в одну:
— Кирилл, а ты этому парню, правда, поможешь?
— Какому? — он забыл об отданной визитной карточке и продолжал ее обнимать и целовать в мочку уха.
— Этому официанту, моему земляку.
— Мне надо всем твоим землякам помогать или есть какой-то критерий отбора?
— Есть, — сказала Тулупова. — Его отец меня изнасиловал в парке после выпускного.
Хирсанов опешил, отстранил Тулупову от себя и посмотрел ей в глаза.
— Как?! Его сыну?! Ты сумасшедшая, ты должна лезть на стенку от одного только упоминания его фамилии!
— Я лезла. Раньше. Я знаю, ты можешь все, без тебя президент, наверное, ни одной бумаги не подписывает, — сказала она, понимая, что Хирсанов обожал, когда его о чем-нибудь просили, намекая
— Ну, пообещай мне, что, если он к тебе обратится, ты ему поможешь.
— Чем?! Он — официант, чем ему можно помочь?
— Не знаю.
— И я не знаю.
— У президента есть, кто чай приносит? Пусть он носит.
— Не дай бог такую работу — там у чая одни офицеры.
— Ну, пусть он тебе носит. Тебе нужен чай в кабинет? — сказала она, будто прожила с Хирсановым всю жизнь.
— Мне не носят — я сам наливаю.
— Какая я пьяная. Твой “Арманьяк”…
— Мила, — сказал Хирсанов. — Мы могли бы поехать ко мне, но ко мне нельзя…
— …и ко мне, у меня дети, значит, мы едем на метро в разные стороны. Мне этот вариант очень даже нравится. Можно я тебя поцелую, Кирилл?
Тулупова наклонила голову Хирсанова, поцеловала и только в эту минуту вдруг нащупала в себе что-то теплое, похожее на любовь к этому мужчине.
— Такого чудесного вечера у меня еще не было!
— Подожди, — сказал Хирсанов, у него давно был свой план. — Ко мне нельзя…
— …у тебя жена, я поняла.
— Нет. Просто у меня дом такой, там незамеченным не пройдешь, каждый гость регистрируется.
— Зачем ты в таком доме живешь?
— У тебя есть фантазии? — спросил Хирсанов, продолжая гнуть свою линию.
— Сколько хочешь, — ответила Тулупова. — У меня вообще одни фантазии в голове и ничего больше. Всю жизнь одни фантазии.
— У меня тоже. Поехали к тебе в библиотеку.
— Книжки читать?
— Я хочу тебя в библиотеке.
— То есть как? Как ты это представляешь… там охрана, там Олег на входе… Там книжная пыль — у меня не гостиница с диванами. Ты что-то путаешь…
— Мила, — Хирсанов обнял свою новую подругу так, как будто между ними были десятки прожитых вместе лет. — Я скоро уезжаю с президентом по регионам, и у меня нет времени на длительные ухаживания. Мы — не дети. Ты волшебная женщина…
— …с большим бюстом, прошу заметить.
— Да, и это тоже.
— …что значит тоже?! — сказала она с новой для себя нотой в голосе. — На сайте считают, что это главное. А ты нет?
В Тулуповой просыпалась какая-то новая женщина, которую она не знала, выпестованная в бутиках и ювелирных магазинах, объевшаяся лобстерами и разного цвета икрой, исключая, на сей раз, кабачковую и баклажанную, которую готовила дома сама.
— Нет, я считаю, что главное душа.
— Чуткие люди работают у президента. Вот это подбор кадров! Но я не девушка по вызову…
— Я страстно… Я безумно…
— Не умно, — поправила его Тулупова. — Просто не умно.
— Я все беру на себя.
В ближайшем сквере они сели на лавочке, она была грязной и потому пристроились на ребре спинки. Было около двенадцати, прохожих немного, в основном прогуливались одинокие люди с собаками. Хирсанов открыл бутылку, продолжая все время говорить о себе, о том, что он делает сейчас очень важную, секретную работу, от которой зависит ни больше ни меньше — судьба страны, и поэтому сегодня у него тот единственный вечер, когда он свободен. Они встретились — и все не случайно, он мечтает, чтобы это произошло в библиотеке, среди книг, и она должна бы понять, потому что наверняка сама чувствует эротическую заряженность, исходящую от книжных стеллажей. Он захлебывался в похвалах, отпивал из горлышка коньяк и давал отхлебнуть ей.